Он глянул на Элисон и ощутил странную боль в горле. Точно такая же боль появлялась у него в детстве, когда он чего-то боялся. И вдруг по какой-то непонятной причине Джон ощутил непреодолимую потребность рассказать ей во всех подробностях всю эту историю. С того дня, как погиб отец, он никому ее не рассказывал. Делиться ею с матерью было слишком болезненно. Никому в течение всех двенадцати лет он не говорил о том глубоком чувстве горя, которое постигло его после самоубийства отца. Да у него, по существу, и не было отца. Сначала война, а потом преследование Муна превратили отца в лишенного надежд, подавленного, совсем чужого ему человека. И не было никого, с кем Джон мог бы поделиться своим горем. Не было никого, кто поддержал бы его, когда рушились его представления о морали. Никто не хотел пробудить его от тревожного сна, заполненного мечтами о мести Муну. И все это кипело в нем сейчас, когда он смотрел во встревоженные голубые глаза Элисон.

Джон облизал губы и сказал:

– Я приехал сюда почти уверенный, что должен убить его. И потом выложил всю эту грустную историю – сагу об отце, жизнь которого была омрачена садистской ненавистью Муна. Рассказал и о том, как медленно угасала его мать, о своих невыносимых терзаниях. Элисон ни разу его не прервала. Он видел на ее лице сочувствие или, по крайней мере, жалость.

– Все это трудно понять сразу, – закончил Джон. – Но если бы я стоял с ним рядом на перроне станции метро, то столкнул бы его на пути и не почувствовал бы за собою особой вины. Я давно был готов пойти охотиться на него, но тут произошел случай, который подтолкнул меня. Пять недель назад я получил письмо.

– Письмо? – Это был первый вопрос, который задала Элисон.

– Там, наверху, в моей комнате, лежит точная копия того письма, которое нашли в сумочке у Памелы Прим. Только адресовано оно мне.

– Джонни!

– Деньги лежали в «Уолтхем траст». Я… я не брал их. Мне казалось, что я цивилизованный человек, который не может убить другого человека, даже если ненавидит его. Но я все время помнил об этих деньгах. Наконец… наконец я пошел и забрал их. Купил кое-какую одежду. Связался с Тони Вэйлом в Лондоне и попросил написать рекомендательное письмо к Шамбрэну. Я думал… сам не знаю, что я думал. Мне просто хотелось разведать обстановку. Я не хотел делать ничего особенного. Но… купил пистолет. И вот когда все было улажено и осталось всего несколько дней, происходит это самоубийство Памелы Прим. Кто-то очень сильно разъяренный хотел положить конец карьере Муна как раз на праздновании его семидесятипятилетнего юбилея в субботу. Он рассчитывал, что это может сделать мисс Прим. Думал также, что и я тоже смогу это сделать. Просто хотел иметь запасную тетиву для своего лука. И этот кто-то все знает обо мне, так же как и о той мисс Прим. Он, наверное, сумасшедший, если собирался выполнить свою угрозу – обещал мне, что я не переживу той субботы, если заберу деньги, но ничего не сделаю.

– И вот вы на минутку сошли с рельсов, – констатировала Элисон деловым тоном. – Взяли деньги, истратили часть из них и ничего не сделали за это. Поэтому вам надо пойти в полицию, отдать им письмо и сотрудничать с ними в поисках того ненормального безумца.

– Вы внимательно меня слушали, – произнес Джон, нащупывая сигареты.

– А разве это не то, что вы собираетесь сделать? – настойчиво спросила она.

– Мне надо обдумать.

– Чего там думать?! – воскликнула Элисон. – Мой дорогой, не стоит вести себя как персонаж дешевого детектива, который пренебрегает простой вещью, чтобы себя обезопасить. Правда, вы попадаете в несколько затруднительное положение, потому что взяли деньги за то, чтобы убить человека. Но ведь вы говорите правду, Джонни. И если придете к лейтенанту Харди, покажете ему письмо, отдадите пистолет и предложите свою помощь, они, конечно, примут все это во внимание.

– А как я могу им помочь?

– Поможете уже тем, что отдадите это письмо! Это подскажет им, что Мун находится в гораздо большей опасности, чем они думали.

– Таким образом получится, что я буду защищать Муна, – сказал он с горькой усмешкой.

– Джонни, Джонни, Джонни! Вы защитите самого себя! Вы же сами обрекли себя на мелодраму, на целых двенадцать лет. Это необходимо прекратить! Вам надо говорить с людьми так, как вы говорили со мной. Вы должны получить помощь, а не стоять просто так в роли мальчика для битья. Будьте же решительным, Джонни! Поднимайтесь в свою комнату, берите письмо, пистолет и несите все сюда. Харди где-то в отеле. Я найду его к тому моменту, когда вы вернетесь.

Джон поднялся. Он чувствовал себя так, будто у него с плеч свалилась громадная гора. Что за практичная девушка!

– Вам часто приходится играть роль матери-исповедницы, Элисон? – спросил он.

– Как только вы станете думать обо мне как о матери, вы тут же вылетите из этого офиса! – Ее улыбка согрела его всего – от головы до самых пяток. – Прошу вас, Джонни! Вы же знаете, для вас это лучший выход!

* * *

Лейтенант Харди слушал так, будто не верил ни одному слову из того, что слышал. Время от времени он заглядывал в письмо, которое Джон передал ему в самом начале разговора, потом смотрел на пистолет, лежащий на краю письменного стола Элисон.

Наконец Джон закончил рассказ.

– Это самая неправдоподобная, странная и нелепая история из всех, которые я когда-либо слышал, – заключил Харди и с подозрением взглянул на Элисон. – Из нее можно сделать хорошую новость для прессы, верно, мисс Барнуэлл?

Лейтенант взял письмо, посмотрел его на просвет и увидел, что оно написано на той же бумаге, с теми же водяными знаками, что и письмо, найденное в сумочке Прим. Во множестве утренних газет, которые ему довелось увидеть, описывалась история суда над Уорреном Макайвором. Если Джон Уиллс шарлатан, то вряд ли он выбрал бы легенду, которую так легко проверить. Нет, похоже, этот молодой человек говорит правду.

– Все это требует тщательной проверки, скажу я вам, – решил Харди. – Банк, да и все это дурацкое дело. – Он посмотрел на Джона. – Кто еще знает об этом?

– Только мисс Барнуэлл, – ответил тот.

– Вам могут поставить в вину желание скрыть намерение убийства, – предупредил Харди. Но когда никто ему не ответил, встал, походил взад и вперед по офису Элисон и спросил: – Как вы думаете, Уиллс, само письмо и угроза в нем – это серьезно?

– А вы на моем месте посчитали бы их несерьезными? – откликнулся Джон.

Лейтенант вздохнул.

– У нас нет выбора, верно? Но в этом деле нужен не детектив, а психиатр. Я не могу понять, как это здравый в уме парень, как вы, мог целых пять недель болтаться по городу и размышлять, взять ли ему этот куш, чтобы убить человека. Вы наверняка должны были понять, что вас держат за простофилю! Человек, который может выложить такие деньги, должен быть уверен, что его план сработает. Вы, Прим, а может быть, и еще кто-то должны были это сделать. Как нам отыскать этого подонка? Надо сходить на Главный почтамт и проверить тот абонентский ящик, который указан как обратный адрес. Но откуда там знают, кто абонировал тот ящик? Кто-то платит за него и пользуется им, и если этот тип не хочет, чтобы о нем знали, так о нем и не знают.

– По моим соображениям, он должен быть здесь, в отеле, – предположил Джон. – Он хочет наблюдать за мной и за другими. Если вы играете в театр марионеток, то должны быть поблизости, чтобы дергать за ниточки.

– И вы очень хотите увидеть, как мы схватим этого типа? Джон посмотрел на Харди:

– Я всего лишь хочу прожить дольше вечера субботы, если вы об этом спрашиваете.

– Может, вы смелый человек, – решил Харди. – Вы пришли сюда уже почти готовый убить того типа. Хотите получить некоторую гарантию на жизнь, пойдя на небольшой риск?

– Смотря что за риск.

– А я откуда знаю? – взорвался лейтенант. – Это вообще какой-то психоз! Нет никаких улик на все это дело, а Мун сидит себе в своем чертовом китайском будуаре, улыбается, как сиамский кот, и еще желает, чтобы мы к тому же его и оберегали! Может, мы должны взять вас с этим письмом наверх и сказать: «Смотри, приятель, пистолет уже заряжен!» – У Харди сузились глаза. – А может быть, и нет. – Он посмотрел на Элисон. – Как хорошо вы умеете держать язык за зубами, мисс Барнуэлл?