Вместо ответа Иван достал свой ТТ и бросил его на колени Крестному. Тот отреагировал мгновенно, но пистолет в руки на взял, а дурашливо схватился за свои яйца.

– Полегче, грубиян ты этакий! Ведь эта штука еще в ходу у меня, как-никак. Хотя, к сожалению, все чаще – никак... Ну да бог с ней, с этой моей штукой. Я ей в свое время неплохо попользовался, грех обижаться. Как говориться: помнит Прага, и Варшава, и Дунай...

Крестный вздохнул.

– Трудно, Ваня, говорить мне все это. Ты знаешь, как я в тебя верю, но все равно волнуюсь. За тебя волнуюсь. Поверь мне, старику. И треплюсь оттого...

– Играем по всей Москве, – продолжал Крестный. – Неделю. Сегодня понедельник. В следующий понедельник к 24-00 все мои «охотники» возвращаются на базу, и мы начинаем разбор полетов. Если ты к тому времени еще жив – ты приходишь тоже, и они уже не только мои, но и твои охотники, Ваня... Игру можно закончить раньше. В том случае, если ты принесешь мне личное оружие семерых охотников. Пистолеты у них помечены – последние цифры серийного номера – от единицы до сорока. Или если они привезут мне твой труп...

Крестный помолчал, смущенно глядя в сторону, и каким-то виноватым тоном продолжил.

– Мне неловко это тебе говорить, но я вынужден, таковы правила. Ты, Ваня, имеешь возможность спрятаться, отсидеться неделю, и тем самым сохранить свою жизнь. Во вторник, начиная с ноля часов, тебя никто из моих пальцем не тронет. Иначе я им сам головы поотрываю. Но...

Крестный вздохнул.

– Прости, Ваня, я все же скажу... Ты мне будешь уже неинтересен. Да и себе, наверное, тоже. Я знаю, что ты этого делать не будешь. И еще давай договоримся вот о чем: если мои горе-охотники найти тебя в Москве не могут, ты сам выходишь на контакт. Как? Придумаешь сам. Ведь тебе же ими придется руководить, а не наоборот. Я в твои способности верю. Условие мое такое, надеюсь, ты согласишься, что оно разумно – если в течение суток никто из охотников не убит – ты проиграл.

– Еще один момент, о котором ты должен знать. Кроме охотников, в игре участвуют загонщики. Сколько их, ты знать не должен, и не узнаешь. Они не имеют оружия, не имеют никаких опознавательных знаков, не имеют права тебя убить. Но они будут постоянно следить за тобой и сообщать о тебе охотникам.

А вот ты можешь их убивать сколько угодно, если сумеешь обнаружить. Только, смотри, не перебей половину Москвы под этой маркой, а то министерство обороны бросит против тебя регулярные войска.

Крестный замолчал, как-то грустно и виновато глядя на Ивана.

Ясно было, что он сказал все.

Или почти все.

За исключением какой-то малости, незначительной детали, чего-то своего, личного.

– Тебе все понятно, Ваня? – спросил он.

– Кроме одного, – ответил Иван. – О каком это ты заказе говорил, так уж важном для тебя? Может быть, расскажешь поподробнее?

– Для нас, Ваня. Для нас с тобой. Обязательно расскажу, но – не сейчас.

– В остальном – вопросов нет. Я поиграю с твоими пацанами в твою игру. Не знаю, правда, зачем, но раз ты сказал – надо, пусть так и будет. Я тебе верю.

– Тогда, давай выпьем, Ваня, и с богом. Попрощаемся, на всякий случай, а то ведь и целую неделю можем не свидеться.

Крестный взял кувшин с вином, налил по бокалу себе и Ивану.

Поболтав остатки в кувшине, он неожиданно выплеснул их Ивану на грудь. По светло-серой рубашке Ивана расплылось темно-красное кровяное пятно.

– Так надо, Ваня, – на всякий случай Крестный предостерегающе поднял руку. – Это всего лишь ритуал. Так у нас принято. Это знак моим головорезам, кто тебя увидит, что время пошло.

Иван взглянул на часы.

Двадцать три пятьдесят пять.

– Иди, Ваня, – вздохнул Крестный. – У тебя есть полчаса. А пять минут – это мой стариковский подарок тебе, Ваня. В половине первого охотники пойдут по твоему следу. Все, Ваня. Иди.

Иван не тронулся с места.

Он не привык к подаркам и предпочел отказаться от лишних пяти минут.

До полночи он сидел напротив Крестного и допивал свой бокал хванчкары, глядя на пляшущие на его медном в темноте лице отблески костра.

Ровно в 00-01 минуту понедельника он встал и направился мимо толпящихся у костра охотников, мимо бассейна с трупами двоечников-неудачников, мимо импровизированной автостоянки, охраняемой двумя сторожами, тоже из числа охотников. На стоянке столпилось десятка два иномарок, готовых через полчаса ринуться по следам Ивана, преследовать его, догнать и разорвать на части.

Иван пешком направился в сторону шоссе.

В понедельник поздним утром опергруппа, руководимая майором Коробовым, изнывала от жары, прогуливаясь, сидя и лежа на Аллее Большого круга Измайловского парка и живописных полянках, обнаружившихся буквально сразу за близлежащими кустами.

В парке было практически пусто, что значительно облегчало задачу опергруппы.

Коробов поджидал делегацию из Балашихи – Старшину, качавшего там права уже больше года, и трех приближенных к нему лиц.

Прозвище «Старшина» у балашихинского лидера происходило вовсе не от фамилии, а от его внешности, имиджа. Фамилия его была Коцубняк, был он квадратный, голос имел громкий и властный, кулаки – пудовые, мысли – прямые и в силу того – короткие, так как длинные в голове не умещались. Словом – типичный старшина, договориться с которым не было ни какой возможности.

Этот его старшинский характер и оказался решающим аргументом, решившим его судьбу, а вместе с ним – и судьбы его клевретов. Аналитики предложили ликвидировать, Никитин утвердил, и Коробов вынужден был задействовать заранее заготовленный план ликвидации Старшины. Им самим же и разработанный.

Но одно дело, сочинять план, сидя в прохладном кабинете на бывшей площади одного из вождей революции, другое – торчать на этой, неизвестно откуда взявшейся, майской жаре, осуществляя «предоперационное привыкание к месту проведения ликвидации», которое в оперативном плане казалось верхом предусмотрительности, а в реальности оказалось верхом идиотизма.

Оперативники Коробова на солнце разомлели, мозги их от жары поплыли, движения стали вялыми и замедленными. Оперотряд прямо на его глазах терял боевую форму. Это Коробова раздражало, злило, он нервничал, хотя и понимал, что сам во всем виноват.

Коробов назначил встречу Старшине от имени мифической «кремлевской» группировки, претендующей, якобы, на установление своих порядков в самом центре Москвы и ведущей теперь переговоры с окраинными московскими группами о переделе сфер влияния.

«Кремлевскую» группу придумал Никитин, когда аналитики сообщили ему, что поменять, на их взгляд, необходимо не менее восьмидесяти процентов состава лидеров групп, контролирующих Москву, а Коробов доложил, что за основу планов по каждой из операций ликвидации за основу взята типовая ситуация – вызов объекта ликвидации на встречу с подставным лицом.

«Твоими мозгами – водку хорошо закусывать», – сказал ему Никитин, наорал, но с должности не снял, к чему Коробов был уже готов, а тут же набросал на листочке обобщающую легенду о кремлевской группировке. Это Никитин умел и Коробов его за это уважал.

Детали Коробов разработал самостоятельно, сам выбрал подсадных подходящей комплекции, сам проследил, чтобы постриглись они под ежик, сам одел в «адидас», сам выдал им «макаровых». Словом, все сделал как надо, по уму, как учили – в лучшем виде.

Но тут в «Белую стрелу» заявился Никитин собственной персоной, все переломал и переделал по своему. Накачанных ребят с короткими стрижками, отобранных Коробовым, Никитин послал в патруль, новых выбрал худых, длинноволосых, одел их в пиджаки, белые рубашки, галстуки, оружия не дал вообще никакого.

Серега Коробов на него обиделся, надулся, и сейчас чувствовал себя как водяной котел с перегретым паром и засорившимся клапаном.

Трехсотый «мерс» с балашихинским Старшиной появился на углу Аллеи Большого круга и Аллеи Пролетарского входа за десять минут до назначенного срока, причем не со стороны шоссе Энтузиастов, как было договорено со Старшиной, а от Круглого пруда. Он пер по пешеходным дорожкам, газонам, ломая кусты и круша скамейки.