– Ну, смотри, умник, – сказал Никитин. – Молись богу, чтоб было так.

И бросил трубку.

Герасимов не ошибся, предположив, что содержание записки дошло до адресата. Записка во рту! Разве можно было такое удержать в себе, когда так и распирало поделиться новостью каждого, кто только узнавал об этом. В этом было что-то от голивудского сюжета, ворвавшегося в нашу российскую реальность и всколыхнувшего повседневную обыденность ресторанного персонала. Уже через полчаса содержание записки было известно официантам, а они сообщили его всем клиентам, которые находились в тот момент в зале.

За большим, на десять персон, столом, новость произвела ошеломляющее впечатление. Высокий, длинноволосый Илья так сжал свой фужер с шампанским «Асти Мондоро», что раздавил его и порезал руку. Пока он ходил в туалет, обмывать руку, пока официант поливал ее йодом и забинтовывал, за столом все молчали, сидя с непроницаемыми напряженными лицами.

Каждый думал примерно одно и то же: этот наглый «заяц» становится опасен. Он уже убил пятерых охотников и забрал два пистолета. Тут каждый спохватывался и поправлялся, вспомнив, что только что им сообщили, что убит портье, – шестерых охотников и три пистолета. Тридцать первый, конечно, сам виноват, ведь его там и оставили на на случай, если на ресторан набредет ошалевший «заяц». Но его-то оставляли для того, чтобы не упустить добычу, а не для того, чтобы самому стать жертвой, да еще отдать «зайцу» свой пистолет. Ведь тот не мог его не обнаружить и не забрать...

И холодок опасности начинал пробираться к позвоночникам сидящих за столом охотников.

Илья, вернувшись с забинтованной рукой и усевшись за стол, мочал минуты три. Каждый из охотников, сидящих за столом, думал эти три минуты от одном – нет ли его личной вины в том, что произошло. В «Берлине» сидела первая десятка, у каждого из них была своя маленькая группа из трех человек, которым они отдавали приказы, что делать, где искать «зайца», кому какой объект в Москве брать на себя.

– Кто ставил Тридцать первого на входе? – нарушил, наконец, молчание Илья.

Эти люди так часто участвовали вместе в сложных и опасных операциях, что привыкли называть себя по номерам. Да и состав их, хоть и не очень быстро, но все же постоянно менялся, и запоминать партнеров по номерам было гораздо удобнее, чем привыкать каждый раз к новому имени.

Девятый, вздохнув, поднял вверх руку.

– С понедельника возьмешь его номер. Если останешься в живых.

Илья обвел взглядом сидящих за столом.

– Где мы его ждали? Кто расставлял людей?

Четвертый плеснул себе коньяка, взял рюмку.

– В Одинцово. И на вокзалах, – ответил он. – Вокзалы – это его любимое место.

Он пожал плечами и замолчал.

– Значит сейчас на Казанском кто-то есть? – спросил Илья. – Кого там поставили?

– Восемнадцатого и Двадцать второго, – ответил Четвертый. – А что? Они хорошие стрелки...

– Вы еще ничего не поняли, да? – Илья говорил спокойно, но это спокойствие было, почему-то, угрожающим. Спокойствие камня, повисшего над горной дорогой. Спокойствие гор перед обвалом.

– Это не «заяц», – в голосе Ильи появился холод могильного мрамора, который он как бы обещал всем тем, кто сейчас не поймет его до конца. – Это волк, кабан, аллигатор. Это раненый слон. Кто-нибудь из вас видел раненого слона? Завтра на Казанском вокзале увидите. Потому что все мы, сидящие сейчас здесь, будем завтра там. С шести утра. И до тех пор, пока не явится Иван. Менты, скорее всего, тоже там будут. Их не замечать. Вы меня поняли? Не ввязываться ни во что. Даже если будут провокации с их стороны. Нам важно взять Ивана. Или убить его. И привезти тело Крестному. Если мы это сделаем, мы раздавим и Крестного. Вы сами выбрали меня своим председателем, и поэтому до следующих выборов будете выполнять все мои приказы. Сейчас я отвечаю за судьбу нашего Союза Киллеров. Лично. Перед всеми вами и вашими людьми. И поверьте моей интуиции, которая меня никогда не подводила – если мы сейчас не убьем этого чеченского волка и не раздавим его престарелого маразматического хозяина-Крестного, СК никогда не сможет занять в России того места, которого он достоин.

Илья налил себе лимонной «Перье» без газа, выпил и добавил:

– Восемнадцатого и двадцать второго можете считать покойниками. А Иван скорее всего уже имеет не три, а пять наших пистолетов... У меня все. Завтра в шесть на Казанском. Если не возникнут стандартные варианты, каждый действует автономно. В контакт друг с другом без острой надобности не вступать.

Он поднялся и вышел из зала.

– Х-х, Керенский... – хмыкнул кто-то. Кажется это был Второй.

...Сразу из «Берлина» Иван направился на Казанский вокзал, чтобы на месте еще раз восстановить в памяти всю его обстановку, продумать варианты атак, отходов, обманных ходов, использования подручных материалов в качестве прикрытия, выявить мертвые зоны обстрела с наиболее выгодных огневых позиций. Ему важно было увидеть вокзал глазами охотника, чтобы найти недостатки в этом взгляде.

Кстати, и с водителем пора было расстаться. Как ни удобно было ездить по Москве на машине и не резонировать на улице одновременно с тысячью взглядов, привыкать к удобству он не имел права. Это был закон его жизни – если привыкаешь к чему-то удобному, облегчающему твое существование – тебе конец. Рано или поздно ты не сможешь без этого обойтись и поставишь свою жизнь под угрозу. Под глупую угрозу, происходящую от твоей личной слабости. Нельзя привыкать ни к чему, ни к вещам, ни к людям, ни к удобствам. Все, к чему ты привыкаешь, так или иначе, укорачивает твою жизнь.

Поэтому с водителем пора было расставаться, а чтобы молчал, постараться замазать его в чем-то, что закроет ему рот. Не убивать же его только за то, что он подвез тебя с одного конца Москвы на другой. «Так можно пол-Москвы перестрелять.» Фраза чем-то понравилась Ивану, и вертелась в его голове назойливым лейтмотивом.

Комсомольская площадь или площадь трех вокзалов, как ее предпочитало называть сегодня большинство москвичей, встретила Ивана привычной суетой. Поток машин, шедший от Красных ворот и с Новокировского проспекта, уходил по Краснопрудной в Сокольники, осаждая на Комсомольской площади тех, кому нужно было покинуть Москву, или, наоборот, встретить приезжающих в нее.

Иван не принадлежал ни к тем, ни к другим, но его целью тоже была площадь трех вокзалов. Его такси спустилось вниз по Каланчевской и подрулило к Казанскому со стороны рабочих пакгаузов и камер хранения, в переулочек, зажатый Казанским, с одной стороны, и веткой с Курского на Рижский, с другой.

Таксист не собирался в этот день расставаться со своим клиентом. Не каждый, все-таки день удается заработать за полчаса триста тысяч, а потом еще за полчаса – пол-лимона. Разве можно упускать такого клиента. Да пусть он трижды убийца, киллер, там, бандит, вымогатель, насильник, грабитель – какая нам разница? Он платит деньги и этого достаточно. Да мы со всей душой, все, что угодно – и с ветерком, и крадучись.

Иван знал, что на каждом из московских вокзалов его будут ждать охотники. Уж слишком известна была Крестному его любовь к железнодорожным воротам Москвы, а тот не мог не поделиться информацией со своими мальчиками, иначе бы они его не поняли. Он был уверен, что на Казанском его поджидают, как и на любом другом. Но ему хотелось проверить два момента. Во-первых – знают ли его в лицо достаточно хорошо, чтобы начинать атаку, не производя предварительной идентификации личности? Во-вторых – проверить самого себя – может ли он, Иван, уверенно вычислять охотника в экстремальных условиях?

С водителем Иван обращался вежливо, ведь тот никак пока от него не зависел. Иван ничего не приказывал, ничего не требовал, какое, собственно, он имел на это право? Он лишь просил – спуститься туда-то, повернуть туда-то, остановиться там-то.

Водитель остановился прямо напротив какой-то забегаловки с шашлыками – черт ее знает, кому пришла в голову мысль поставить шашлычную именно тут, где народ почти и не ходит, разве какие-то транзитные, метаясь по площади, набегут случайно и укупят пару шашлычков. А так – убыточное дело. Наверное поэтому шашлычная и была вечно закрыта.