Ничего оригинального или хотя бы просто удобного в голову Ивану не приходило.

На вокзалы соваться было нельзя, на вокзалах его ждали охотники, в этом Иван уже имел возможность убедиться.

Снимать какую-нибудь бабу и проводить ночь у нее Иван, честно говоря, просто не хотел. Несмотря на скопившуюся усталость, а может быть, именно из-за нее, Иван отказывался от такого варианта. Одна мысль о том, что придется кого-то трахать, вызывала у него тошноту. Стоило ему представить влагалище, как рука сама сжималась в кулак, хотелось схватить пистолет и всадить туда пулю, две, три, весь магазин. Хотелось просто покоя и неподвижности. Иван стремился к одиночеству, словно к комфорту и жизненной устроенности.

Ехать на площадь Восстания, в свою маленькую неизвестную никому квартирку, Иван не рисковал по двум причинам. Во-первых, он не мог дать гарантии, что его тайное убежище не раскрыто, во-вторых, если бы его в ней обнаружили, он оказался бы в ловушке, потому что путей отхода там не было.

«Наверное, ничего лучшего, чем шататься ночью по улицам с шестью пистолетами в карманах, придумать ничего не удастся», – решил Иван. Он чувствовал себя ходячим арсеналом.

С восьми часов утра Никитин организовал на Казанском вокзале грандиозный ремонт.

Многочисленные ходы и выходы, переходы между залами, проходы на перрон и на площадь почти все были перегорожены барьерами, стойками, перетянуты веревками с надписями «Прохода нет. Ремонтные работы.» Жизнь вокзальных аборигенов была жестко ограничена, свободное пространство для передвижения безжалостно усечено, поток беспорядочно передвигающихся пассажиров упорядочен твердою рукою, не знающей сомнений. В результате на вокзале образовался какой-то единственный проход с площади и метро к перрону и двигаться по нему в этом направлении было просто и легко – поток людей сам нес себя, несколько завихряясь только в кассовом зале. Но вот обратно двигаться было чрезвычайно дискомфортно – и любой, кто пытался это проделать, сначала в полной мере испытывал на себе верность народной мудрости, не рекомендующей плыть против течения, а потом, плюнув в сердцах на идиота, затеявшего на вокзале ремонт, шел в обход снаружи, вокруг вокзала.

Ничего никому не доверив, Никитин сам расставлял людей, сам проводил инструктаж, сам осматривал возможные огневые позиции. Сложность была в скоплении массы народа, не позволявшем открывать эффективную стрельбу на вокзале. Никитин распорядился привезти на Казанский четыре пневматических пушки, стреляющих ловчими сетями, используемыми при отлове диких зверей. Их безо всяких объяснений забрали в Московском зоопарке и Институте зоологии при Российской Академии Наук. Больше не нашлось во всей Москве. Пушки расставили в наиболее вероятных местах предполагаемых стычек и замаскировали под ремонтную технику.

Никитин загнал в залы Казанского вокзала тридцать оперативников, переодетых в рабочую одежду, и они с восьми часов утра принялись что-то ковырять, сверлить, стучать и пилить. Чтобы их деятельность не выглядела откровенной имитацией, прошлось срочно согласовать с руководством вокзала объемы работ, которые оперативники, хоть и кое-как, но принялись выполнять. Благо, руководством вокзала давно был запланирован ремонт внутренних помещений, что, собственно и натолкнуло Никитина на идею, вырядить своих людей ремонтными рабочими.

Кроме того и среди самого народа, наполняющего вокзал, постоянно крутились человек десять в живописных штатских одеждах, отслеживающих появление Ивана. Всем им перед началом операции были розданы фотографии Ивана и его портреты, составленные с помощью фоторобота. Никитин строго проинструктировал каждого, что при обнаружении, никаких самостоятельных действий не принимать, сообщать по рации ему и четко выполнять все приказы, какие от него поступят.

Первые часа два прошли в большом напряжении. Все ждали, что искомый объект будет вот-вот обнаружен, и начнется активная операция по его задержанию. Никитин при этом волновался, пожалуй, больше других. Он понимал, что нет никаких оснований ожидать появления Ивана с самого утра, но все же, почему-то, волновался.

Он постоянно проверял связь с постами, группами задержания и слежения. Дергал Коробова, допрашивая о готовности его людей применить стандартные разработки по задержанию опасного преступника в многолюдной городской среде. Герасимов, сидевший рядом с ним в кабинете начальника вокзала, из которого хозяина они просто выгнали, усмехался себе в реденькие усы и говорил, что сейчас бы поспать не мешало, встали-то рано, а Иван, мол, все равно раньше полудня не появится. По его предположениям, Иван должен был отсыпаться сейчас где-нибудь в укромном месте.

Никитин посылал его каждый раз по новому адресу, обобщающей чертой которых была их принадлежность к половому аппарату человека, и продолжал волноваться.

К десяти наступила естественная психологическая реакция. И самим Никитиным и всеми его людьми овладела какая-то апатия, желание послать всю эту затею к черту, а затем закинуть туда же свою пушку или автомат и завалиться спать. Герасимов же давно уже воплотил это всеобщее желание реальность, растянувшись на составленных вместе стульях и мирно и умиротворяюще посапывая. Никитин жутко ему завидовал, но воспользоваться его примером все не решался. Он лишь подошел к прихрапывающему во сне Герасимову и зажал ему нос пальцами. Тот проснулся, послал Нитинина на хрен, повернулся на бок и вновь заснул.

Да, собственно, около двух часов все и дремали, или почти дремали, потеряв ощущение реальности и вконец растеряв боеготовность. К двенадцати начали потихоньку просыпаться и приходить в себя, с ужасом осознавая свое предыдущее состояние.

Нельзя сказать, чтобы выспавшись, но немного вздремнув, никитинские оперативники привели себя в полную боевую готовность. Проснулся и Герасимов. Он поглядел на часы, встал, расставил на места стулья и заявил Никитину, что самое время подкрепиться, ну хотя бы кофейку с бутербродами. Теперь Никитин послал его на хрен. Однако Герасимов на хрен не пошел, а пошел в одну из вокзальных забегаловок и накупил целую гору бутербродов и десятка два одноразовых пакетиков растворимого кофе.

Никитин не спал, он сидел за столом начальника вокзала и грыз ногти. Его начали посещать сомнения, что Иван вообще сегодня придет на Казанский вокзал. Герасимов же, напротив, был абсолютно спокоен и уверен в успехе. Вскипятив воды в найденном шкафу у началбника вокзала сувенирном электрическом самоваре, сплошняком изукрашенном какой-то финифтью, и заварив кофе, Герасимов принялся за бутерброды.

– Никитин, вынь пальцы изо рта, руки-то грязные... Между прочим, тащить грязные руки в рот – верный способ подхватить желудочно-кишечное заболевание. А то и глистов... Представляешь, Никитин, у тебя – глисты? Проводишь ты, к примеру, совещание с нами, а сам места себе не находишь – ни сесть, ни встать... Ну, натурально, ты прерываешь совещание и вызываешь секретаршу, чтобы она срочно сделала тебе клизму... Ну, она, само собой, делает, приказ есть приказ. И совещание ты все-таки проводишь. Правда, предварительно сбегав в сортир. Но на следующий день секретарша начинает распространять слухи, что вставила тебе клизму. И все начинают думать, что она твоя любовница, а ты у нее под каблуком. Хотя на самом деле она – моя любовница...

– Хватит трепаться, – сказал Никитин. – Лучше объясни мне, почему он не идет?

– Знаешь, Никитин, в чем разница между нами с тобой? У тебя – сильно развита интуиция, у меня – логика. С помощью интуиции хорошо предугадывать ситуации и понимать мотивы. Но объяснять себе что-нибудь с помощью интуиции – это гиблое дело... Кстати, если ты мне сейчас не поможешь справиться с этими бутербродами, я объемся и потеряю способность соображать.

– Вот и теряй, обжора. Я тебя завтра же уволю... И вообще – иди на хрен со своими бутербродами.

Никитин достал из кармана фляжку, отвинтил крышку и хорошо приложился.