– А тебя я тоже знаю. Ты – Равиль!

– Я? – возмутился синяк. – Я никогда не был татарином! Ни-ког-да!

Он отрицательно помахал перед собой указательным пальцем.

– Нет, – смягчился он неожиданно. – Одно время я был евреем. Был.

Он утвердительно закивал головой.

– Но тебя я не знаю...

– Слушай, а сейчас ты кто? – не отставал от него Иван.

– Я!? – крайне удивился тот. – Я русский. Или – российский? Не знаю точно...

– Тогда давай... И за тех, и за других...

Иван поднял его кружку с вином, сунул ему в руку. Синяка немного покачивало и он вцепился в кружку как в точку опоры. Он начал пить, но осилил только половину, остальное не допил, прижал кружку к щеке, и стоял покачиваясь и глядя на Ивана.

Иван «хотел» было выпить свое вино, но синяк принялся усаживаться прямо под столик, что было категорически запрещено той же неписанной традицией московских забегаловок – где угодно, только не в заведении. Иван с грузчиком подхватили его под руки и потащили на улицу. Синяк бороздил каблуками асфальт.

– Давай сюда, – сказал Иван, заметя очень соблазнительный каменный заборчик, каких в Москве немного, и которые так привлекают тех, кто уже не рассчитывает добежать до туалета.

За забором было, действительно, нельзя сказать, чтобы чисто. Близость к забегаловке и малолюдность дворика способствовали популярности заборчика у местных завсегдатаев и пространство, прилегающее к забору, было основательно «заминировано».

Они затащили синяка за забор, И Иван, отстранив грузчика, толкнул синяка вперед и тот, полетев носом вперед вписался плашмя в засранную и пропитанную мочей московскую почву.

– Ты че! – закричал на него грузчик. – Безрукий штоль?

Иван посмотрел на него абсолютно трезво, взглядом, сразу вызвавшим у него серьезные опасения.

– Не волнуйся, – сказал Иван. – Тебя я положу, где почище. Фуражку сними, чтоб не испачкалась...

– Ты че, брат? – бормотал грузчик, пятясь назад, но фуражку все же снял.

– Я тебя раздеваю, браток, – сказал Иван и слегка врезал ему левой в подбородок.

Грузчик резко дернулся назад и с глухим тупым звуком врезался затылком в кирпичную стену какого-то сарая. Иван подхватил его под руки, усадил на землю, стащил форменный китель, одел его, взял у него из рук фуражку и, помахивая ею, двинулся в сторону Краснопрудной.

Он был почти готов к свиданию с охотниками на Казанском вокзале.

В зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала Иван глянул на себя в зеркало и с удовлетворением не узнал самого себя. Надвинутая на глаза фуражка закрывала пол-лица, во всей его внешности не было ничего индивидуального, единственное, что привлекало внимание во всем его внешнем виде – бляха грузчика, на которой можно было разобрать надпись: «Ярославский».

Проторчав с полчаса у транзитных касс и отбиваясь от пассажиров, пытавшихся «снять» его, чтобы тащить их вещи на перрон, он дождался, наконец, обращенной к нему фразы, из-за которой он тут и торчал.

– На Казанский отнесешь?

– Ну! – быстро ответил Иван.

– Ну-ну! Неси! – буркнул ему высокий и толстый мужчина с совсем небольшими плечами, но необъятной ширины задом, пыхтевший и отдувавшийся только оттого, что ему приходилось носить свое собственное тело. А кроме тела, у него был еще внушительный чемодан, перетянутый ремнями, и спортивная сумка, небольшая, но набитая так плотно, что застегнуть ее не удалось и теперь из нее торчали какие-то тряпки и целлофановые пакеты.

Толстяк назвал цену, на которую Иван тут же, не торгуясь, согласился. Он представления не имел, сколько берут носильщики за свои услуги.

– Деньги вперед, – сказал Иван, давая понять, что он согласен.

Толстяк высыпал ему в руку горсть пятирублевых монет, которые Иван, не считая, сунул в карман. Потом он легко подбросил чемодан на левое плечо, правой хотел было подхватить спортивную сумку, но толстяк отнял у него ее, отрицательно покрутил головой и сказал:

– Это я сам.

«Деньги у него что ли там? – подумал Иван. Но взглянув еще раз на комплекцию своего заказчика, возразил сам себе – Скорее – жратва.»

Впрочем, нести один чемодан ему было еще удобнее. Можно было держать его двумя руками и полностью загораживать при этом свое лицо, оставляя себе возможность наблюдать за обстановкой. А при возникновении необходимости можно было, даже не избавляясь от чемодана, правой рукой быстро выхватить пистолет.

Они вышли из Ярославского и спустились в подземный переход. Иван, внимательно наблюдавший за всеми, кто попадал в поле их зрения, остался доволен результатами своего наблюдения.

На них все обращали внимание. Толстяк обладал настолько колоритной фигурой, что пройти мимо и не взглянуть на него и не хмыкнуть про себя: «Вот это да!», было просто невозможно. А некоторые так и откровенно его разглядывали. На его фоне на грузчика с чемоданом никто не успевал обратить внимание. Да и что примечательного можно найти в грузчике, несущем столь же непримечательный чемодан с Ярославского вокзала на Казанский.

Подземный переход они миновали спокойно, хотя пару раз Иван и отметил чрезмерно внимательные взгляды, шарящие по лицам всех подряд прохожих. Но входить в контакт с противником здесь, в переходе, его не устраивало. Он назначил встречу на Казанском вокзале, значит, он должен попасть внутрь. И там начать разборку с охотниками. Это было дело чести, сказал бы Иван, если бы такое понятие существовало в его голове. Он просто чувствовал, что должно быть именно так, не называя это никаким словом.

Едва они влились в поток пассажиров, двигающихся через Казанский вокзал, как Иван отметил резкое усиление внимания, исходящее из множества самых разнообразных объектов. Оперативники Никитина к тому времени, проведя весь день и вечер в бесконечном и бессмысленном ожидании и напряжении, слегка озверели и чуть ли не за руку хватали проходящих мимо них людей, чтобы заглянуть им в лицо.

Охотники Ильи проявляли профессиональное терпение, дожидаясь появления объекта, как это им не раз приходилось делать, перед тем, как всадить пулю в какой-нибудь дорогостоящий лоб. Сам Илья раз пять уже делал свои обходы, рискуя привлечь внимание оперативников, порядком нервничал из-за того, что Иван заставляет себя так долго ждать, но с удовлетворением отмечал вполне сносную боевую готовность своих людей.

Правда, от троицы, торчавшей за столиком в кафе, осталось только двое. Девятый напился как свинья и, развалясь, громко храпел в кресле, неподалеку от столика, за которым Второй и Третий продолжали свою пьяную беседу. А что? С них взятки были гладки. «Интриганы хреновы», – ругнулся про себя Илья.

Еще он немного беспокоился за Одиннадцатого, который продолжал упрямо торчать у стены на проходе, демонстрируя поразительную силу воли и совершенно тупое упрямство. Тот, как показалось Илье, озверел до последней степени и готов был прострелить любую мало-мальски подходящую для этого башку. Даже если Иван сегодня не появится, думал Илья, этот без выстрела с вокзала не уйдет.

Его-то первого и определил Иван, как охотника. Держа обеими руками чемодан и увидев в щель между рукой и чемоданом злобно бегающие глаза торчащего у стены в наилучшей огневой позиции тупого с виду верзилу, Иван уже не сомневался, что это охотник. Он стоял в расстегнутой до пояса джинсовой рубашке, держа правую руку за пазухой и нервно сжимая пальцы левой в кулак и вновь разжимая их.

«Ты откроешь сегодняшний счет», – подумал Иван, имея ввиду, впрочем, не счет смертям, а счет пистолетам. Его жизнь Ивану была не нужна.

Он всегда презирал противников, которые старались не победить врага умением убивать быстрее и эффективнее, что одним словом называлось – профессионализмом, а демонстрацией своей злобы или гнева, или ярости, или бешенства. Все это было одно и то же – стремление слабого, неуверенного в себе человека напугать противника громким голосом и злобным видом. В деле такие ярые и злобные оказывались неуклюжими и нерасторопными. Если их запугивание не имело успеха, они сразу и полностью проигрывали. Когда им встречался враг, у которого не было страха перед ними – им приходил конец. Враг убивал их.