Кирсанов накренял машину влево, вправо — она подчинялась чутко и настороженно, как девушка, тонко чувствующая партнера и безошибочно предугадывающая все его движения во время танца.

Да, машина умная. На земле она кажется страшной, хищной, а в небе послушна. Однако пора заходить на посадку. Время истекло. Сделано пять больших кругов над аэродромом.

— На сегодня хватит, — сказал на земле Гранин и протянул Кирсанову руку: — Поздравляю с первым вылетом!

— Еще бы разок не мешало, — просительно улыбнулся Кирсанов.

Он сбегал в буфет, купил коробку самых дорогих конфет и поспешил в медпункт.

— Вера Павловна, это вам.

— Что вы, не выдумывайте! — смущенно запротестовала она.

— Нет, нет, это вылетные. Такова традиция. Женщинам — конфеты, мужчинам — коньяк.

— Ну, раз уж традиция… Спасибо. Не страшно было? Я слышала, что самое опасное — это посадка.

— Ничего, жить захочешь — сядешь.

— Не пойму я все-таки психологию летчика, — сказала Вера Павловна. — Сколько случаев, а они хоть бы что…

— А я не пойму психологию врача. Возиться с трупами, в крови, бр-р!..

— Привычка. Когда я первый раз вошла в анатомичку, то чуть сознание не потеряла. Хотела сбежать из института, а потом, как видите, свыклась. Да вы садитесь. Или нам на полеты?

Вера Павловна ловка раскрыла коробку своими тонкими белыми пальцами, протянула ее Кирсанову:

— Угощайтесь, Кирсанов.

— Спасибо, Крицкая.

— О, вы обиделись? Извините, у меня привычка называть всех по фамилии. Еще студенческая.

Кирсанов задержался в летном отделе. Служебное время уже истекло, торопиться было некуда — дома никто не ждет, он еще разок внимательно, для прочного утверждения в памяти, перечитывал статью известного ученого по аэродинамике о новом, еще мало изученном явлении — инерционном самовращении самолета. Сергей так и не смог разобраться в этом явлении до конца, но смутно представлял, что это или штопорное состояние, или бочки, описываемые самолетом с очень большой угловой скоростью, во время которых летчик и конструкция машины испытывают весьма значительные переменные перегрузки, плюсовые и минусовые. Проявляется инерционное самовращение на сверхзвуковых самолетах. В последнее время некоторые испытатели попадали в подобную ситуацию, которая ничего приятного не предвещала, и выходили победителями только благодаря мастерству и находчивости.

…Возле здания ЛИСа Кирсанов увидел летчиков.

— Долго задерживаешься, — сказал, как всегда мрачноватый, Ступин.

Они двинулись плотным табунком, переговариваясь на ходу. Кирсанов понял, что у них принято возвращаться с завода вместе, поэтому его и ждали. Было приятно, что его «приняли» в новом коллективе. Так, вероятно, бывает у людей, чья профессия связана с риском. Опасная работа делает их людьми большого и щедрого сердца.

Сергей понимал, ему еще предстоит на деле доказать, что они не ошиблись в нем. Попасть бы в это самое инерционное самовращение и вывести машину в горизонтальный полет, а затем на земле рассказать! Он даже представил себе, как это будет.

Он вспомнил, как однажды в полку, после посадки, у него отказали тормоза. Самолет катился и катился, и никак не удавалось погасить его инерцию. Вот уже и бетонированная полоса кончилась, осталось позади укатанное приаэродромное поле, а впереди — желтое море пшеницы. Запрыгал самолет на неровностях земли и наконец остановился. Когда машину доставили на стоянку и осмотрели, никаких повреждений не обнаружили. Зато нашли такое, отчего за животы похватались: из входного сопла извлекли почти мешок отборного обмолоченного зерна. Юмористы потом не раз острили, что он, Кирсанов, показал пример, как можно применять в мирных целях военную авиацию в народном хозяйстве.

Наконец прибыл багаж. Помогать Кирсанову пришли все летчики, кроме Гранина, которого после работы задержал старший представитель заказчика Коваленко. Собственно, вещей у Кирсанова оказалось немного: кресло-кровать, два чемодана, узел да ящик, набитый книгами. Перенести их на третий этаж оказалось делом нескольких минут. Установили кресло-кровать, помогли прибить на стену ковер, распаковали ящик с книгами.

Кирсанов распахнул окно — открылся довольно привлекательный вид на обрывистые кручи противоположного берега и удивительной синевы речные заливы. Чуть ближе выделялось зеленое море садов, среди которых, словно осколки фарфора, были разбросаны выбеленные домишки. На миг ему припомнился полковой городок, затерянный среди диких сопок. Там были потемневшие деревянные дома, невзрачный клуб офицеров. Об удобствах не шло и речи. Воду привозили раз в три дня, приходилось запасаться ею впрок, набирая в кадки, корыта, ведра. Зимой уйму времени отнимали дрова, возня с печками…

— Щоб в хате пахло мужиками, закуривай, хлопцы! — выкинул лозунг Ильчук и достал папиросы.

Отпраздновать новоселье для мужчин проще простого. Быстро нарезали и сложили горкой на ящике из-под книг хлеб, ветчину, сыр. Откупорили бутылки, расселись кто на чем. Не успели поднять наполненные стаканы, как явился Гранин.

— Негоже без начальства новоселье справлять! — прямо с порога загремел он.

— Во! Ты в аккурат к первому тосту подоспел, — поднялся Бродов. — Скажи что-нибудь.

— Отчего ж не сказать? Скажу, — принимая стакан, прогудел Гранин. — Во-первых, поздравляю тебя, Сергеи, с квартирой, а во-вторых, давай чокнемся и выпьем за нашу крепкую летную дружбу!

Кирсанов чувствовал, что с ним, самым молодым из них, летчики обращались по-дружески, ровно, без намека на превосходство.

Потом они вместе шли по вечернему городу. Выбрали улицу поглуше, поспокойнее, чтобы никто не помешал их душевному разговору и прогулке.

Было тепло. Каменные громады домов отбрасывали на спутников желтоватый свет бодрствующих окон.

— Петро, иди-ка домой, — посоветовал Ильчуку Гранин. — Тебе пора.

Ильчук не обиделся, не счел себя оскорбленным. Он пожал на прощание руки друзьям и с явной неохотой свернул в свой переулок. Кирсанов не знал, почему Гранин отправил его домой, но понял: так надо. Он давно заметил, что к словам старшего летчика-испытателя прислушиваются и повинуются ему беспрекословно. Видимо, его авторитет непререкаем.

Ночное небо над городом казалось Кирсанову совсем не таким, как в далеком таежном гарнизоне, где остался полк. Там звезды сияли по ночам крупные и яркие, точно омытые росой. И воздух был чище, ядреней. Там осталось и еще что-то такое, что будет долго еще вспоминаться. Молодость?

— А давайте зайдем ко мне? — предложил вдруг Гранин. — Кофейку попьем, потолкуем…

— Нет, уже поздно.

И пилоты заторопились домой. Кирсанову некуда было спешить, и он замешкался. Гранин тут же подхватил его под руку:

— Ну, уж тебя-то я никуда не отпущу.

— А как ваша жена посмотрит на таких полуночников?

— Об этом не беспокойся.

Рослая, полная, какая-то удивительно домашняя женщина вышла из спальни и, ничуть не удивившись позднему гостю, стала накрывать на стол.

— Познакомься, мать, это наш новый товарищ.

— Ох, Гриня, — покачала головой женщина, как будто уговаривала малое дитя, — ты другого времени для знакомства не мог выбрать?

— А что? Время самое откровенное…

Голос у женщины был глубокий, певучий, а от улыбки, от движений рук веяло такой добротой, что Кирсанов подумал: она, видно, под стать мужу.

— Мать, ты бы кофейку, а? — попросил Гранин.

— Сейчас.

Обстановка в доме была самая простая — никаких безделушек, ничего лишнего, покой и простор. В углу стояло пианино. Крышка была откинута, и на подставке стояли ноты. Кирсанов подошел. Это были простенькие пьески для начинающих. Он минуту постоял, погладил клавиши пальцами, легонько нажал на них и прислушался. Звук, едва родившись, тут же растворился в воздухе. Еще одно прикосновение пальцев. Еще и еще…

Он будто боялся дать им волю. Пальцы легко скользили по клавишам, извлекая странные звуки. Они появлялись и таяли, потом постепенно стали строиться один за другим, правда еще суетясь и сталкиваясь друг с другом, но с каждым новым аккордом набирая красоту и силу.