Но И. Г. все-таки был много старше, теснее сошлись мы с В. А. ровесником, рыжим, спокойным пареньком, газетчиком по природе, именно таким, какой нужен: он не стремился к "живописи" и болтовне - трудовая лошадка; рос постепенно, это был настоящий газетный кадр, в газете сразу поняли, увидели: этот малый задержится и их всех пересидит.

Я не видел его много лет, встречаю порой имя в центральных газетах под статьями, написанными тем же твердым, уверенным пером: штамп ложится рядом со штампом так простодушно, что это даже не безвкусица, не противно - нет пошлости, у автора такая задача: условным, примитивным языком, на нужном уровне сказать нечто, имеющее конкретное значение, - кому-то крепко "выдать" или поддержать. В мое время В. А. был славным товарищем, спокойно-веселым, по-студенчески щедрым, с готовностью учившим меня азам газетной работы; я был ему благодарен - появившись в газете, не знал ничего, абракадаброй звучали слова: досыл, шпона, подверстка, полоса...

Эту мою, мягко говоря, некомпетентность все понимали, и нижеследующая история с устроившей меня на работу В. В. С. была, так сказать, моей наивностью и продиктована: В. А. она бы никогда не предложила пойти с ней на задание. А мне предложила.

Однажды утром она сказала строго и, как показалось, значительно: "Часов в 11 пойдем на одно задание".

Я подсобрался, было что-то необычное в таком предупреждении, в том, что не говорит куда и зачем, но главное, в ее очевидной таинственной заинтересованности. Всегда что-нибудь небрежно роняла, и я шлепал выполнять.

Мы вышли, и пока шагали центром, она спокойным голосом учительницы объясняла, что всякое редакционное задание - тайна, следует о нем всегда молчать, как бы ни казалось оно незначительным.

Потом посвятила в суть дела. Был де в газете какой-то автор, сейчас он себя странно ведет, не ходит на работу, говорит, что уехал, а сам сидит дома, что-то еще.

Я ничего не понял.

Тем временем мы прошли чуть не весь город, и она сказала: "Дальше я с вами не пойду, не нужно, чтоб нас видели вместе. Зайдите вон в тот дом, спросите, дома ли такой-то, если да, спросите его... ну, что хотите. И все". "А что спросить?" - тупо сказал я, больше всего напугавшись, что он может все-таки оказаться дома. "Ну, не знаю, придумайте, вы ж в газете работаете, - ударила она в самое больное место. - Спросите у него... где материалы совещания культпросветработников, он, кажется, их брал у нас", добавила В.В.С., явно не веря в мою "газетную" находчивость.

Я пошел, мечтая лишь о том, чтоб его не оказалось. Мне повезло: "Нет дома, уехал в командировку. А кто такой?" - "Из редакции", - это мне было разрешено сказать.

Она казалась очень довольной итогом моей разведки, очень горячо меня благодарила и еще раз напомнила о редакционной тайне.

Прошел месяц, а может, два или три, я забыл об этом.

Однажды меня вызвали к заместителю редактора. Там толпились все наши жлобы и Кеша среди них, как цветок, страшно взволнованный.

"Вы знаете такого-то?" - это мне прямо с порога. "Никогда не слышал фамилии", - я ответил искренне, действительно забыл. "Ну как же, вспомните", - все явно разочарованы. "Не знаю, не могу вспомнить. А в чем дело? Может, подскажете, я соображу..." - "Вы ходили с В.В.С. на задание, вам говорилось, что это редакционная тайна, о которой нельзя никому говорить: проверяли, дома ли такой-то?" - "А! - вспомнил я с облегчением. Конечно, у меня просто выскочила из головы фамилия. Ходили. Но его не оказалось дома, и я ушел". - "А она что?" - "Ничего, поблагодарила, и дело с концом..." - "Видите! - закричал Кеша. - Какая мерзость!" Жлобы одобрительно загудели. "А в чем дело?" - встревожился я, совсем ничего не понимая. "Потом объясним, ничего особенного, надо было кое-что уточнить. Только вы ничего не говорите В.В.С." - сказал мне зам.

Я вышел и сразу же направился в наш отдел: "Дудки, тут уж я молчать не стану". Она была у себя, и когда я во всех подробностях передал разговор, переменилась в лице, побледнела: "Вы даже не понимаете, Феликс, что вы наделали!" - "Но ведь вы мне ничего не объяснили. Я и сейчас ничего не понимаю - если редакционная тайна, почему я не мог говорить о ней в кабинете редактора, к тому же они все знали?.."

- Да, да, - сказала она, потухая, и совсем сникла, - конечно, дело не в этом. Но теперь все, все пропало...

Суть этой истории не так интересна: у В.В.С. был роман с женатым человеком, дело, видимо, шло к концу, он пытался от нее отделаться, врал и морочил голову, в тот раз ей нужно было проверить, дома ли он. Конечно, свинством было, в свою очередь, морочить голову мне и ставить в глупейшее положение. Я б с удовольствием выполнил ее просьбу, так сказать, неофициально. Но на это она не решилась, не так мы были близки, а потом сама, в счастливую минуту, рассказала обо всем своему герою, они вместе, наверно, посмеялись надо мной, а когда его жена, оказавшаяся более ловким детективом, их выследила и поймала на сей раз за руку, то он, спасая шкуру и партбилет, изложил в покаянном письме в обком все обстоятельства своего падения, естественно упирая на ее - В.В.С. - в этом деле активность, вплоть до злоупотребления служебным положением, то есть мной.

Ее чуть было не исключили из партии, - особенно активен, как мне рассказывали, был Кеша, оскорбленный за меня, жаждавший ее крови, отправили в Северо-Курильск в районную газету, и там она едва не погибла в то страшное землетрясение, когда город был смыт, цунами вынесла в море даже печатную машину, а спаслись те, кто успел добежать до господствующей над городом сопки и смогли продержаться до подхода наших кораблей. Американцы подошли раньше, но нашим было запрещено принимать их капиталистическую помощь, и десятки людей погибли, выполняя до конца свой патриотический долг.

История с В.В.С. характерна для понимания степени моего тогдашнего идиотизма, который, по-видимому, чувствовался на расстоянии. Как бы то ни было, но я, оказавшийся невольным орудием гибели моей благодетельницы, был, кроме того, награжден: нам дали ее освободившу-юся комнату - хозяйка, как уже говорилось, отправилась в Северо-Курильск.

Была в этом, конечно, неловкость, и когда В.В.С. передавала нам ключи, я что-то промямлил, но человек она была славный, тогда несчастный, никак не злобный, и все понимала.

Комната показалась нам сказочной. На втором этаже, в японском фанерном доме, с отдельным входом - дверь внизу, за которой сразу же начинался крутой корабельный трап, а там мансарда со стеклянной раздвижной стеной, оклеенные чистой белой бумагой потолок и стены, посреди железная печка и ослепительно блестевшие белые с желтизной доски пола.

Мы быстро загваздали комнату. Никак не могли управиться с печкой топили углем, когда задувал ветер, дым шел обратно, а утром, в мороз, стряхивали с головы снег, набившийся сквозь стеклянную стену, выпрыгивали из-под одеяла, лишь бы скорей разжечь - Бог с ними, с правилами, с чистотой, да и народу к нам ходило много, на потолке расписывались, сообщали, кто куда ушел, а грязь в Южно-Сахалинске после дождей неимоверная, едва доплывали от дома до редакции. Но было хорошо: свой дом, книги, зеленым глазом моргал приемник, японская музыка - Япония рядом, и ощущение своих собственных стен, пусть и фанерных, рабочей усталости, заработанных денег. Мне было хорошо.

Б.Ф. появился в нашей редакции поздней осенью 1952 года - очередной выпуск журналистов из ленинградского университета. Их приехало четверо, со всеми сложились разные отношения, по-своему любопытные, но Б.Ф. был персонаж, увиденный мной впервые. Сухощавый, бледный, с большой головой-черепом, с гладко зализанными черными волосами, широко расставленными темными глазами, всегда чисто выбритый, аккуратный, при галстуке. Уже его облик был вызовом нашей редакции - кондово-жлобской в главной своей части и студенчески-безалаберной в другой. Но помню, тем не менее, не ему, а мне становилось неловко своих грязных сапог, расстегнутого ворота, никогда не чесанной головы. А он, назначенный сначала скромненько литправщиком в секретариат, в первый же день, замещая отсутствую-щего ответственного секретаря, бесстрашно вступил в конфликт с начальниками основных отделов - партийного строительства и пропаганды, наглядно доказав всей редакции их полную непрофессиональность, неграмотность, чем доставил, разумеется, удовольствие прежде всего своему шефу - ответственному секретарю, который по тупости еще не учуял опасности.