Принялся помогать Дюрыгину наклоняться в положении сидя, нагибая его подбородком к коленкам и далее – носом к пальчикам ног, да так, что Дюрыгин взмолился, – сломаешь меня, чёрт!

Терпи, Валера, если не хочешь скорой старости и остеохондрозов.

Скорой старости и остеохондрозов Дюрыгин не хотел.

Погнулся, потянулся.

Потом снова побегал, на этот раз на бегущей дорожке.

Затем перешел в зал, где мужчины гремели железом.

Там, на тренажерах подсел под штангу для жима лежа.

Мальчик ассистент спросил, сколько блинов навесить?

Дюрыгин заказал штангу в шестьдесят килограмм.

В самый раз.

Рядом качался известный актер и кинорежиссер Стёпа Нахалкин.

Поздоровались.

Степа кряхтел, выполняя норму в сто сведений и разведений на большую грудную мышцу.

Ему надо хорошо выглядеть.

Ему уже шестьдесят два и он женился в этом году на молоденькой актрисочке.

– Людочки твоей не видать, Валера, – сказал Стёпа, переводя дыхание.

– А ты не слыхал? В аварию попала, сейчас дома отлеживается после сотрясения.

– Да ты что? Какая жизнь! Не знаешь где пропадешь…

– Это точно, – философски согласился Дюрыгин.

– А ты Лёву Мартенсона знаешь? – спросил Степан, – из Вахтанговского театра.

– Ну – Так его на прошлой неделе в парадной какие-то отморозки так отделали, что тоже с сотрясением лежит, а он у меня снимается.

– Может это не отморозки, а рассерженные поклонники таланта за плохо сыгранную роль? – пошутил Дюрыгин.

– Дурак ты, – отмахнулся Степа.

Нахалкин отер полотенцем пот с волосатой груди и пошел в раздевалку.

– В Сад Семирамиды пойдешь? – в спину ему крикнул Дюрыгин.

– Не, прямо в павильон на съемки поеду, – не оборачиваясь ответил Нахалкин.

В Сад Семирамиды пришлось идти одному.

– Нельзя изменять традиции, – решил Дюрыгин.

Да и нравилось ему после больших нагрузок расслабившись, послушать пение экзотических птиц.

Место здесь было элитно-тусовочное.

Вот и теперь в этот весьма ранний для Москвы час, здесь сидели и известный эстрадный певец с какой-то девушкой, и депутат Думы с известным – вечно небритым скандальным журналистом…

Дюрыгин кивнул депутату и журналисту, проигнорировав певца, хотя певец узнал его и напрягшись, явно ждал, что тот поздоровается с ним. Но Дюрыгин решил не баловать и не удостаивать. Разные у них весовые категории. И тусовки разные.

– Вам как всегда? Кофе эспрессо и минеральную воду "виталь" со льдом? – спросила официантка Сонечка.

– Пожалуй, – согласился Дюрыгин и принялся изучать свежий номер "Коммерсанта".

Раскрыл на той полосе, где писали про телевидение и культуру.

Ага…

Вот как раз про их телеканал пишут.

Пишут, что сетка осенью поменяется, и что в сетке будут новые программы, и среди премьер ожидается новое шоу Зарайского с Ирмой Вальберс…

Ни чего себе, это что уже решенный вопрос?

Откуда у них такая информация?

Это кто же такой пишет?

Ага, обозреватель и телекритик Ольшанская.

Это что же, главный с Ольшанской встречался и ей такого наговорил?

А как же тогда относиться к его обещаниям и заверениям, данным Дюрыгину, что у него есть шесть недель, чтобы найти ведущую?

Ведь шесть недель еще не истекли.

И ведущая у него будет.

Революция, а не ведущая!

И шоу у него будет, не шоу, а воплощенная Парижская коммуна…

И Агаша с голой грудью и французским триколором на баррикаде, как на картине Делакруа…

Дюрыгин снова усмехнулся, набежавшему образу.

А что?

Надо будет этот образ использовать и обыграть.

Монахов был недоволен сценарием.

Агаша принялась рассказывать про то, как приехав из маленького подмосковного городка в столицу, она встретила богатого, но очень пожилого человека и полюбила его…

– Стоп, стоп, стоп, – закричал Монахов, – кто писал этот текст?

В руках он держал сшитый сценарий, где каждая страничка была положена в отдельный тонкий полиэтиленовый чехольчик.

– Кто писал?

– Александр Александрович писал, – ответила ассистентша с изможденным лицом.

– Надо к черту переписать, – сказал Монахов, – здесь не вяжется с общей концовкой и вообще, Агаша немного по имиджу не подходит, пусть Сан-Саныч перепишет на больного олигарха, а Агаша была медсестрой, ну и там как всегда…

– Это пол-часа переписывать, – сказала ассистентша.

– Нормально, а мы пока снимем эпизод с Никифоровым.

Агаша, тяжело вздохнув, что ее работа осложняется переписыванием сценария, а соответственно и переучиванием роли, пошла на трибуну, присев среди массовки.

Монахов объявил следующего гостя своего шоу, и публика по сигналу послушно принялась хлопать.

Никифоров – известный театральный артист, игравший в амплуа этаких блаженных и отвязных, которым ничего не стоит неожиданно заорать благим матом "ой, мороз-мороз" , хвастался теперь на Монаховской программе тем, что у него в его семьдесят шесть теперь вот родился ребенок от юной жены.

Агаша, хоть и не была умудрена большим жизненным опытом, а и то внутренне понимала, как это вообще то стыдно хвастаться тем, что в семьдесят шесть лет ты зачал девушке ребенка. Ясно ведь, как божий день ясно, что артисточка из провинциального театрика очень хотела в Москву. Любыми средствами. Ну и решила, что можно будет пожертвовать тремя-четырьмя годочками молодой жизни, да выйти за старика. А там он глядишь кА ты – и помрет, да и оставит кой-чего. Квартиру дачу…

Да и почетный статус вдовы.

Но этот откровенно хвастался.

Вон он какой – герой, штаны с дырой!

С женщиною молодой спит и трахает ее.

Жену свою восемнадцатилетнюю.

В свои семьдесят шесть.

Ну, не позор ли это?

Хоть подумал бы о жене, если о себе не думает?

Ей то это разве не позор? Так заострять на том, что прежде, в благопристойные времена стыдливо прятали, а не выставляли с гордостью на показ.

– Есть такая Картина художника Василия Пукирева, – говорил в микрофон Монахов, – Неравный брак. Висит эта картина в Третьяковке.

Агаша ее видела, когда в шестом классе их возили из Твери в Москву на экскурсию.

– Вот что думает об этом жена артиста Никифорова, давайте похлопаем ей, этой мужественной женщине, она согласилась придти к нам на наше шоу.

Массовка снова зашлась аплодисментами.

По лесенке на сцену спускалась худенькая длинноногая девушка, спускалась и внимательно глядела себе под ноги, чтобы не упасть, потому что была в тесной мини-юбке и на высоких каблуках.

Ассистентка шепотом позвала Агашу.

– Пойдем, Сан-Саныч ваш текст переписал.

Агаша вышла в коридор.

Сан-Саныч – немолодой уже дяденька в несерьезных джинсах и кожаной безрукавке с множеством газырей и кармашков улыбался круглым своим лицом и шустро сверкал очками.

– Вот, ознакомьтесь.

Агаша углубилась в чтение.

Теперь она как бы приехала в прошлом году из Твери, не поступила в первый медицинский и чтобы готовиться на следующий год, пошла работать в Склифасовского санитаркой. И там познакомилась с олигархом Иваном Ивановичем, который лежал на реанимации попав туда с инфарктом…

Что то подсказывало Агаше, что все написанное Сан-Санычем это такая банальщина и такая туфта, от которой даже скулы зевотой сводило. Такое она и сама бы могла придумать.

– Мне это учить? – спросила она.

– Учи, – кивнула ассистентша, – Монахов уже читал.

На роль олигарха-инфарктника пригласили какого-то по-спортивному бритого наголо статиста, одетого в черные, обтягивающие его джинсы и черную футболку, обнажавшую загорелые накаченные бицепсы.

На умиравшего от инфаркта он был так же отдаленно похож, как артист Никифоров на юного Ромео.