Минувшие годы изменили и Луизу, но она росла такая молчаливая и замкнутая, так тихо в сумерках сидела у камина, глядя, как падают и гаснут тлеющие угольки, что ее отец, который не бросил лишнего взгляда в ее сторону с той поры - казалось, это произошло только вчера, - когда он сказал: "Луиза уже почти взрослая девица", был весьма удивлен, увидев перед собой девицу совсем взрослую.
- Совсем взрослая девица, - озабоченно сказал мистер Грэдграйнд. Ай-ай-ай!
Сделав это открытие, он несколько дней ходил еще более сосредоточенный, чем обычно, явно обдумывая какое-то важное решение. Наконец, однажды вечером, когда Луиза пришла пожелать ему доброй ночи, так как он уходил из дому с тем, чтобы воротиться поздно, - и следовательно, они расставались до утра, - он обнял ее, ласково посмотрел ей в лицо и сказал:
- Дорогая моя Луиза, ты совсем взрослая!
Она ответила ему быстрым, пытливым взглядом, как в тот давний вечер, когда он застал ее у цирка; и тотчас потупилась.
- Да, отец.
- Дорогая, - продолжал мистер Грэдграинд, - мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз об очень важном деле. Приходи в мой кабинет завтра утром после завтрака - хорошо?
- Да, отец.
- Почему у тебя такие холодные руки, Луиза? Тебе нездоровится?
- Я здорова, отец.
- И весела?
Она опять взглянула на него и улыбнулась своей сдержанной улыбкой.
- Я такая же веселая, отец, какой бываю всегда, вернее, была до сих пор.
- Вот и отлично, - сказал мистер Грэдграйнд. - Он поцеловал ее и ушел; а Луиза возвратилась в тихую комнату, похожую на цирюльню, и, подперев голову рукой, опять стала глядеть на скоротечные искры, столь быстро обращавшиеся в пепел.
- Ты здесь, Лу? - окликнул ее Том, просунув голову в приоткрытую дверь, и вошел в комнату. Теперь это был законченный повеса, из самых настоящих, но далеко не из самых приятных.
- Том, милый, - оказала Луиза, поднимаясь с места и обнимая брата, как долго ты не приходил навестить меня!
- Да вот, понимаешь ли, все вечера заняты. А днем старик Баундерби вздохнуть не дает. Но когда он уж очень разойдется, я умею образумить его, напомнив о тебе, и мы неплохо ладим. Скажи, Лу, отец ничего такого тебе не говорил сегодня или вчера?
- Пока нет, Том. Но он только что предупредил меня, что хочет поговорить со мной завтра утром.
- Ага! Так я и думал, - сказал Том. - Ты знаешь, где он сейчас? спросил он тоном заговорщика.
- Нет.
- Так я тебе скажу. Он сидит со стариком Баундерби. Совещаются, и знаешь где? В банке. А почему в банке, как по-твоему? И это я тебе скажу. Чтобы уши миссис Спарсит были подальше.
Положив руку на плечо брата, Луиза все еще смотрела в огонь. Томас взглянул ей в лицо с большим вниманием, чем обычно, и, обняв ее одной рукой, ласкательно привлек к себе.
- Ты меня очень любишь, Лу?
- Очень, хоть ты и слишком редко навещаешь меня.
- Ну вот, дорогая сестрица, мысли наши сходятся. Мы ведь могли бы гораздо чаще видеться, правда? Почти что не расставаться, правда? Если бы ты решилась на... уж я знаю, на что, - для меня это было бы просто чудесно. Лучшего и желать нельзя. То-то зажили бы!
Не зная, как истолковать ее задумчивое молчание, он глядел на нее хитрым, испытующим взглядом; но ничего не мог прочесть на ее лице. Тогда он крепко обнял сестру и поцеловал ее в щеку. Она ответила на его поцелуй, по-прежнему не сводя глаз с огня.
- Ну так, Лу! Я только забежал сообщить тебе, что происходит; хоть я и думал, что ты уже знаешь, а если нет, то догадалась. А теперь мне пора, меня ждут к одной компании. Ты не забудешь, что очень любишь меня?
- Нет, Том, не забуду.
- Ты у меня умница, - сказал Том. - Прощай, Лу.
Она сердечно простилась с ним и проводила его на крыльцо, откуда видны были бледные отсветы далеких огней Кокстауна. Устремив взор в ту сторону, она прислушивалась к удаляющимся шагам брата. Шаги были частые, быстрые - казалось, они радовались тому, что уходят прочь от Каменного Приюта; и еще долго после того, как Том ушел, она стояла неподвижно среди наступившей тишины. Словно она не только в огне камина внутри дома, но и в огнистой мгле вне его стен пыталась разглядеть, какой добротности тканье изготовит величайший и древнейший мастер - седое Время - из кудели, уже спряденной им в женщину. Но ткальня его - потаенное место, работа ее не слышна, а рабочие руки безгласны.
ГЛАВА XV
Отец и дочь
Сам мистер Грэдграйнд ничем не походил на Синюю бороду, однако кабинет его с полным основанием можно было назвать синей комнатой, ввиду обилия в нем Синих книг. Что бы им ни надлежало доказать (а доказать они, как правило, могут, что угодно), доказывала здесь вся многотомная армия их, неуклонно пополняемая новобранцами. В этом заколдованном покое самые сложные социальные вопросы вычислялись, подытоживались и благополучно улаживались, - но, к сожалению, те, кого они касались, лишены были возможности узнать об этом. Подобно астроному, который сидел бы в обсерватории без окон и устроил звездную вселенную единственно при помощи пера, чернил и бумаги, мистер Грэдграйнд в своей обсерватории (а таких очень много) мог не приглядываться к мириадам человеческих существ, кишевших вокруг него, а потому вершил их судьбы на грифельной доске, утирая им слезы грязным огрызком губки.
В эту-то обсерваторию - мрачноватую комнату, украшенную убийственно точными часами, которые каждую отмеренную секунду сопровождали зловещим стуком, словно приколачивали крышку гроба, - и пришла на другое утро Луиза. Одно из окон выходило на Кокстаун; и когда она села подле письменного стола мистера Грэдграйнда, взору ее открылись высокие трубы и длинные спирали дыма, угрюмо поднимавшиеся вдали.
- Дорогая Луиза, - начал ее отец, - я вчера вечером предупредил тебя о предстоящем серьезном разговоре между нами и просил тебя отнестись внимательно к тому, что я имею сказать тебе. Ты получила столь образцовое воспитание и - я счастлив, что могу засвидетельствовать это, - так блестяще оправдала мои надежды, что я вполне полагаюсь на твой здравый смысл. Ты не мечтательница, не горячая голова; ты привыкла судить обо всем трезво, бесстрастно, руководствуясь разумом и расчетом. И я знаю, что именно так ты взглянешь на то, что я намерен сообщить тебе.
Он помолчал, словно надеясь услышать что-нибудь в ответ. Но Луиза не проронила ни слова.
- Луиза, дорогая моя, у меня просят твоей руки.
Опять он помолчал, и опять она не сказала ни слова. Это так удивило его, что он счел нужным повторить: "Просят твоей руки, дорогая". На что она отвечала, видимо, без малейшего волнения:
- Я слышу, отец. Я очень внимательно слушаю, уверяю вас.
- Отлично! - Мистер Грэдграйнд, успокоенный, одобрительно улыбнулся. - Ты даже более рассудительна, чем я ожидал, Луиза. Или, быть может, ты уже приуготовлена к тому, что мне поручено объявить тебе?
- Не могу ответить вам, отец, пока не узнаю, о чем идет речь. Но приуготовлена или нет, я хочу все услышать из ваших уст.
Странное дело - мистер Грэдграйнд в эту минуту далеко не был так невозмутимо спокоен, как его дочь. Он взял в руки разрезальный нож, повертел его, положил обратно, опять взял в руки и даже, прищурив один глаз, посмотрел вдоль лезвия, обдумывая, что сказать.
- Твои слова, дорогая Луиза, вполне разумны. Так вот, я согласился уведомить тебя о том, что... короче говоря, мистер Баундерби сообщил мне, что он много лет с особенным интересом и радостью следил за твоим развитием и много лет питал надежду, что, наконец, наступит час, когда он сделает тебе предложение. Этот час, которого он так долго и с таким упорным постоянством дожидался, теперь настал. Мистер Баундерби через меня просит твоей руки и поручил мне поставить тебя об этом в известность и выразить от его имени надежду, что ты отнесешься к его просьбе благосклонно.