Эванс, Яго и другие. Свободу действий! Браво! Свободу действий!

Робертc. Мы боремся не только за сегодняшний день (шум смолкает), не только за себя, за собственные нехитрые нужды. Мы боремся за всех тех, которые будут жить после нас. Друзья, ради любви к тем людям не допустим, чтобы на них легло тяжкое бремя, не дадим омрачить небо будущему и залить его морем горечи. И пусть с нами случится что угодно! Мы готовы пострадать ради них. (Страстно.) Нам бы только стряхнуть с себя это жестокое, кровожадное чудовище, которое от сотворения мира выжимает соки из рабочих, из их жен и детей. (Понизив голос, с глубочайшей убежденностью и болью.) А если у нас не достанет мужества сойтись с ним лицом к лицу и биться до тех пор, пока это чудовище не попросит пощады, тогда оно и впредь будет так же пить нашу кровь, и мы навсегда останемся тем, кто мы есть сейчас (почти шепотом), - хуже собак!

Полнейшая тишина. Робертc, слегка покачиваясь, обводит горящим взглядом ряды

лиц.

Эванс и Яго (внезапно). Робертc! (Остальные подхватывают.)

В толпе какое-то движение; берегом проходит Мэдж, останавливается у трибуны и, подняв голову, смотрит на Робертса. Сразу наступает выжидательное

молчание.

Робертc. "Судьба, - бубнит старый Томас, - сдадимся на милость Судьбе". А я говорю, кулаком ее, такую Судьбу, кулаком! Вот тогда посмотрим.

Он заметил Мэдж, хмурится, отворачивается.

Мэдж (подойдя вплотную к трибуне, тихо). Анни очень плохо!

Робертc смотрит на нее так, словно его скинули с небес на землю.

Робертc (запинаясь). Вот я и говорю... Дадим им достойный ответ... достойный ответ.

Его слова заглушает ропот толпы.

Томас (делая шаг вперед). Ты что же, не слышишь, что тебе говорят?

Робертc. В чем дело?

Гробовое молчание.

Томас. Твоя жена!..

Робертc колеблется, потом, махнув рукой, спрыгивает вниз и уходит вдоль ограды. Рабочие расступаются перед ним. Стоящий лодочник собирается зажечь

фонарь. Быстро спускаются сумерки.

Мэдж. Можешь не спешить! Анни Робертc умерла. (Кричит.) Свора обезумевших псов - вот вы кто! Ну скольких еще женщин вы в гроб вгоните?

Рабочие отшатываются от нее, неловко сбиваются в кучу. Мэдж быстро уходит.

Толпа молча глядит ей вслед.

Льюис. Что, съели?

Балджин (бормочет). Вздуть ее надо!

Грин. Если б меня тогда послушали, эта бедная женщина... Это ему в наказание, что против бога пошел. Говорили ему!

Эванс. Тем более надо поддержать его. (Возгласы сочувствия.) Неужели вы бросите его в трудную минуту? Отвернуться от человека, когда у него умерла жена...

Из толпы слышны и ропот и одобрительные восклицания.

Раус (стоя перед трибуной). Умерла жена? Ты что, ослеп? Посмотрите на своих собственных жен. Что их может спасти от смерти? Скоро у нас у всех то же самое будет!

Льюис. Правильно.

Генри Раус. Верно говоришь, Джордж!

Одобрительный гул.

Раус. Это не мы обезумели, а Робертc. Сколько еще вы терпеть его будете?

Генри Раус, Балджин, Дэвис. Долой Робертса!

Толпа подхватывает крик.

Эванс (яростно). Бить лежачего? Так, да?!

Генри Раус. Эй, заткните ему глотку!

Балджин замахивается, Эванс локтем защищается от удара. Лодочник поднимает

над головой зажженный фонарь.

Раус (впрыгнув на трибуну). А почему так случилось, как не из-за его дурацкого упрямства? Неужели нам слушаться человека, который не видит дальше собственного носа?

Эванс. У него жена умерла!

Раус. Сам виноват. Нечего нам с ним церемониться. Не то он всех погубит - и наших жен и матерей.

Дэвис. Долой!

Генри Раус. Кончать с ним!

Браун. Хватит, надоело!

Кузнец. По горло сыты!

Толпа, за исключением Эванса и Яго, подхватывает крики; Грин пытается робко

спорить с кузнецом.

Раус (перекрывая шум). Будем договариваться с профсоюзом.

Одобрительные возгласы.

Эванс (яростно). Эх вы, предатели!

Балджин (взбешенный подступает с кулаками к Эвансу). Кого это ты предателем называешь, смутьян несчастный?

Эванс отбивает удар и, в свою очередь, бьет Балджина кулаком. Драка. Лодочники стоят, подняв фонарь и явно наслаждаясь зрелищем. Старый Томас

подходит к дерущимся и поднимает руку.

Томас. И не стыдно вам?

Кузнец, Браун, Льюис и рыжий парень разнимают Эванса и Балджина. На сцене

почти совсем темно.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Пять часов вечера. Изысканно обставленная гостиная в доме Андервудов. Энид сидит на диване и шьет распашонку. Посреди комнаты - стол на тонких ножках, за ним - Эдгар; он вертит в руках фарфоровую безделушку и выжидающе

смотрит на двойные двери, ведущие в столовую.

Эдгар (ставя безделушку на столик и глядя на часы). Ровно пять. Все уже собрались, кроме Фрэнка. Где он?

Энид. Поехал к Гэсгойну относительно контракта. А разве он вам понадобится?

Эдгар. Вряд ли. Решать - членам правления. (Кивая на дверь, скрытую за занавеской.) Отец у себя?

Энид. Да.

Эдгар. Хорошо, если бы он не выходил.

Энид поднимает глаза.

Грязное дело, правда, дорогая?

Он снова берет безделушку и вертит ее в руках.

Энид. Тэд, сегодня я была у Робертсов.

Эдгар. Напрасно.

Энид. Он просто губит свою жену.

Эдгар. Ты хочешь сказать: мы губим.

Энид (внезапно). Робертc должен уступить.

Эдгар. В их оправдание многое можно сказать.

Энид. Я им теперь вовсе не так сочувствую, как раньше, до того, как у них побывала. У них просто классовая вражда к нам. А бедняжка Анни ужасно выглядит, огонь в камине еле тлеет, есть почти нечего.

Эдгар ходит взад и вперед по комнате.

Но она всячески защищает Робертса. Когда видишь столько горя и понимаешь, что сделать ничего нельзя, волей-неволей приходится закрывать на все глаза.

Эдгар. И ты можешь закрывать на это глаза?

Энид. Ты же знаешь, что я была на их стороне, но вот сходила туда и переменила мнение. Говорят вот о сострадании трудящимся. Но мало кто понимает, что в действительности этим не поможешь.

Эдгар. Вот как?

Энид. Когда люди в таком состоянии, с ними бесполезно разговаривать. Я все-таки надеюсь, что папа уступит кое в чем.

Эдгар. Нет, он не уступит. (Мрачно.) Стоять на своем - это для него словно религия. Проклятие! Я знаю, чем это кончится. Его провалят.