Оглянувшись, подошла к картине. Осторожно притронулась к шероховатому полотну и с испугом отдернула руку. Еще Лев Давыдович увидит! Гондольер на полотне улыбался, и Лиза принялась вспоминать - улыбался ли он раньше?
Весь день ее почему-то все раздражало. Бестолковые отдыхающие, которым все равно где проводить время - в картинной галерее или кафе-мороженом, разморенные солнцем иностранцы - три автобуса привезли, случайные вопросы и взгляды. Хотелось им всем что-то доказать, а что - и сама не знала. Что доказывать чужим людям? И зачем?
Дома накормила Генку, полистала его тетради - троечник растет, все бы на улице с ребятами гонял, вот и задают на лето - и неожиданно для самой себя разрешила двухнедельный конфликт с сыном:
- Езжай уже. Только чтоб от бабушки ни ногой, понял?!
Генка расцвел: завтра в Симферополь. Купит там недостающие триоды для усилителя, погоняет в футбол, а главное - обещанные бабушкой джинсы. Где-то в шкафу дожидается его голубая мечта - настоящий грубый коттон, фирменный знак...
- К отцу не приставай, - прервала мечты мать. - Поедешь автобусом. Прямо на первый рейс и чеши.
Николай приехал в полседьмого, привез из соседнего совхоза два ведра персиков. Ополоснул лицо, широким жестом указал на товар:
- Принимай, мать, привет от Кузьмича. Убытков ровно шесть тридцать. Берет только "пшеничной", стервец.
Муж уехал в таксопарк, а Лиза выключила телевизор и опять застыла над своими непонятными думами. Однако посумерничать не дали. Сначала пришла одна из четырех квартиранток - Тамила или Ольга, вечно она их путает, и попросила сковороду, затем в соседнем санатории завели музыку, и думать о чем бы там ни было стало невозможно.
Мельком выслушала Николая. Тот, вернувшись домой, сокрушался: "навару" сегодня кот наплакал, одиннадцать рублей, а крутился по городу как зверь. Сказала мужу о Генке - пускай бабушку порадует, заждалась, наверное. Потом смотрели программу "Время". Это тоже Николай приучил. Оно и правда удобно - газет можно не выписывать, все новости расскажут и покажут.
Легли рано, в полдесятого.
За открытым окном шелестели деревья. Танцы в санатории шли уже по второму кругу. Лиза знала, что у массовика там всего две кассеты и за вечер приходится крутить их раза четыре или пять, но вот Лещенко запел ее любимую:
Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные,
Быть бы нам чуть-чуть искреннее...
Лиза тихонько поднялась, накинула халат, вышла в сад. Ночь так и не принесла прохлады. "Сбегать бы сейчас к морю", - подумала, вглядываясь сквозь ветки в огни танцплощадки. Подумала мельком, сонно, так как знала никуда она не побежит. И поздно, и неудобно как-то - не девочка уже, сын вон в седьмой перешел...
За забором, в конце сада, послышался тихий женский смех. Мелькнуло белое пятно рубашки.
"Целуются, - без всякой горечи подумала Лиза. - Вот это реально. А то придумала какого-то сказочного Джино и сходишь с ума... Завела бы лучше хахаля. Вон и Софа советует, говорит: "Тебя сила распирает, силу гасить надо, а Николай твой только на счетчик и смотрит..." Легко Софе говорить она уже все, что могла, погасила. Кукует теперь кукушкой..."
Лиза вернулась в дом, легла. Кровать качнуло, будто... лодку, смуглое лицо наклонилось над ней и пропало, потому что лодка вдруг поплыла, поплыла...
Она остановилась у входа в галерею, чтобы перевести дыхание.
"Может, попроситься в отпуск? - тоскливо подумала Лиза. - Я, наверное, устала - считай, четыре года без отпуска. То строились, то Генка болел... Что же это со мной? И к врачу с таким идти стыдно. Да и к какому врачу: невропатологу или, не дай бог, психиатру?"
Наваждение не отпускало ее уже вторую неделю.
Первые страхи как будто прошли. Она смирилась с Джино как с некой новой частицей своей жизни - странной, тревожащей душу. Когда гондольер "оживал" в минуты затишья, старалась не вслушиваться в его слова, не задумываться реально ли происходящее или это только сон. Эти полусны-полуявь начинали даже нравиться ей, как и сам юноша, его пылкие взоры и речи.
Сегодня Лиза прибежала на работу раньше. На целых полчаса. Где-то в залах стучала ведром тетя Паша, уборщица. Чтобы не привлекать ее внимания, Лиза сняла босоножки, на цыпочках пробралась в свой закоулок.
Солнечное марево, струящееся из окон, привычно дрогнуло. Исчез простенок, стул, река заполнила оба зала. Лодка Джино качалась рядом.
Увидев Лизу, парень вскочил с мешковины, которой прикрывал дно гондолы.
- Любимая, вы здесь?! Так рано! Вы? Отрада мне, безумцу. Сегодня злые ветры хотели челн угнать и наш союз разрушить. Не спал я эту ночь. Весло сожгло мне руки, но ваш приход - бальзам и утоленье жажды.
- Какой союз? - удивилась Лиза. - Я вам не обещала...
- Вот знак его!
Гондольер бросил ей розу - большую, тяжелую, с капельками росы на лепестках.
- Покиньте вы меня, - прошептала Лиза. - Я в самом деле жалкая торговка. Влюбились вы в подобие мое. Иль в сон. А может, в отраженье.
- Синьора, полно вам. Вы самая земная из всех богинь, что правят нашим миром. Слепой не жаждет так увидеть свет, как жажду я обнять свою Мадонну. Идите же в мой челн!
Он протянул Лизе руку, коснулся ее пальцев.
И тут в их мир ворвалось шарканье чьих-то ног.
- Ты чево тут, Андреевна? - послышался голос тети Паши.
- Сегодня. Жду... - шепнул Джино.
Мир реки сжимался, тускнел, возвращаясь на полотно.
- Когда же? - вскрикнула Лиза.
- Ровно в восемь.
Тетя Паша подозрительно осмотрела закоулок, заглянула даже под стул:
- Ты чево, девка, сама с собой разговариваешь? Или померещилось старой? Да ты, смотрю, как невеста - с розочкой, при румянце. Ой гляди, девка...
Вечер выдался душный. Квартирантки опять что-то жарили в летней кухне. Совсем некстати Лещенко на танцплощадке в который раз уверял всю округу:
...Нам не жить друг без друга!
Пересыхало горло. Лиза несколько раз пила охлажденную воду. Не помогало. Наверное, от духоты кружилась голова, в висках позванивало.
Наконец приехал Николай. Он долго плескался во дворе под краном, сокрушался, что никак не доведет до ума душ. Затем зашел в комнату, удивился: