– Все будет хорошо, я сделаю, что скажешь, но только ради тебя!

Коляда перевернулся на спину и потянулся: теперь можно было расслабиться.

– Не сейчас, – сказал. – Это дело не горит. – Ведь Луганский предупредил, что начинать можно через неделю или дней через десять. – Я наведаюсь на той неделе. – Сел на кровати, достал кошелек, – скажи, любимая, сколько тебе платят в товарной конторе?

– Много. Пятьдесят тысяч ежемесячно. Григорий отсчитал пятьдесят тысячных купюр.

– Вот тебе, дорогая. Купи что-нибудь.

– Такие деньги! – ужаснулась Леся.

– Бери, бери, это только аванс. Разбогатеем – озолотим.

– Стыдно.

– Купи себе хорошее платье. Или кофточку.

Леся представила себя в платье, которое видела в коммерческом ларьке. Около ста тысяч, она даже испугалась, глянув на цену, а теперь, кажется, ее мечта осуществится. Да и вообще, с появлением этого красивого и ласкового парня вся жизнь ее круто изменилась. Разве сегодняшний день похож на вчерашний? Вчера еще все шло по накатанной и до деталей выверенной дороге: утренний невкусный завтрак, опостылевшая работа, презрительные или сочувственные взгляды коллежанок, вечно шепчущихся за ее спиной о парнях – кого удалось охмурить, кого – бросить, с кем переспать; домашние хлопоты, магазинная суета, улучшившееся настроение, если удалось наскочить на масло или яйца – и такая круговерть из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год.

И вот появился он, высокий, синеглазый, с открытым приветливым лицом – даже белокурая Наташка, первая красавица их отдела – чуть сознание не потеряла, увидев Григория – это Леся заметила сразу: как Наташка уставилась на Коляду, как зарделась, как занервничала, как изогнулась над столом, стараясь привлечь его внимание, а он и глазом не повел, потому что сразу заинтересовался ею, Лесей – недаром же в народе говорят: не родись красивой, а родись счастливой.

Да, сегодня она счастлива. Сегодня все хорошо, сегодня ничто не может испортить ей настроение, даже домашние неурядицы.

Леся соскочила с кровати, стала перед зеркалом. Довольно улыбнулась. Кто сказал, что она дурнушка? Завистливые сестры и нахальные коллежанки. А он растянулся на кровати, вроде бы еще окончательно и не проснулся – вероятно, таких по пальцам можно пересчитать даже в самом Киеве, – смотрит на нее влюбленными глазами, и надо сделать все, чего только пожелает, лишь бы удержать его.

Как она будет выглядеть в новом платье? В шелковом платье с диковинными цветами и желтыми листьями? Наденет это платье завтра же и, конечно же, попадет под перекрестный огонь изумленных взглядов сослуживиц: умрут от зависти. Ну и пусть, решила Леся, не пожалев ни одной из них.

Представила себе, как схватится за сердце красавица Наташка, как закружится у нее голова, подогнутся ноги в узорчатых колготках, стройные ножки, на которые она с удовольствием променяла бы свои, как смертельная бледность разольется по ее лицу, – эта картина не ужаснула ее, наоборот, даже потешила.

Да, повезло ей! И откуда взялся этот Григорий. Появился, как царевич в сказке из какого-то неведомого далека, или как былинный богатырь, запомнившийся ей по картине художника Васнецова и воплотивший в себе, по ее разумению, все лучшие мужские качества…

А Григорий лежал на кровати и от удовольствия мурлыкал что-то себе под нос. Наконец все позади. Честно говоря, не ожидал, что все так хорошо и быстро провернет. Верил в свою звезду и умение охмурить любую девку, но ведь на Лесином месте могла оказаться и пятидесятилетняя карга – попробуй покрутиться вокруг такой… А еще случаются с партийным стажем, идейные – к ним и вовсе не подступишься.

Главное: Леся взяла деньги. Через неделю он будет знать, в каких вагонах и контейнерах самые ценные грузы. Правда, из Лижина их могут погнать без остановки прямо в Киев, но это уже его не касалось. Не его головная боль. Возможно, Иван Павлович купит какого-то станционного клерка, чтобы остановили вагоны в Ребровице или, лучше, на каком-нибудь богом забытом разъезде. Всегда можно что-то придумать: или тормоза в вагоне неисправны, или дорога забита, или нет электровоза…

Григорий, блаженно почмокав губами, просюсюкал:

– Иди ко мне, дорогуша.

Лесю не надо было уговаривать. Поползла бы и на коленях. Потому что и не мечтала о таком парне. Любимый!

А Григорий ласкал ее, целовал страстно, и Леся знала, что ради него пожертвует всем, даже жизнью.

Выехали, когда солнце клонилось к закату. За рулем «Жигулей» Луганский, рядом Григорий Коляда, позади трое надежных ребят, вооруженных пистолетами. За «Жигулями» два грузовика: новый «Зил» с дизельным мотором и «Газон».

Пересекли Днепр и выскочили на трассу. Времени было вдосталь, ехали, не превышая скорости, чтобы не привлечь внимание гаишников.

Два дня назад Коляда съездил в Лижин. Позвонил Лесе, вызвал в привокзальный сквер. Увидев Григория, девушка не могла сдержать радости, правда, вперемешку с упреками, и Коляда должен был потратить несколько минут, чтобы оправдаться – почему целую неделю не подавал весточки. Это испортило ему настроение, даже сейчас хмурился, вспоминая мокрые Лесины глаза, но все же удалось выйти сухим из воды: придумал себе грипп и запрет врачей подыматься с постели, телефона же дома нет, а то он обязательно позвонил бы…

В конце концов все утряслось: глаза у девушки просохли, а Григорий обрушил на нее очередную порцию заверений в любви.

А затем Григорий совсем расчувствовался: узнал, что через день из Лижина в направлении Ребровицы предстоит продвижение контейнеров с видеотехникой, южнокорейскими компьютерами и принтерами, а также стиральными машинами «Вятка».

На радостях Коляда выложил девчушке еще пятьдесят тысяч. Леся отказывалась, но удалось уговорить ее. Он сразу из Лижина позвонил Ивану Павловичу, сообщил приятную новость. Он не имел права терять ни минуты: у Луганского был выход на начальника Ребровицкой станции – тот должен остановить эшелон с контейнерами где-то на запасном пути или на разъезде, чтобы простоял там целую ночь.

И вот сейчас направлялись к Ребровице.

Вчера Иван Павлович вместе с Колядой уже были в местечке. С начальником станции встретились на лесной полянке, вдали от любопытных очей. Как и было условлено, тот приехал сам – за рулем потрепанного «Москвича». Бросил завистливый взгляд на «девятку» Луганского, но тот этого вроде бы не заметил. Лежал, раскинув руки на одеяле возле расстеленной прямо на траве скатерти, заставленной едой. Афанасий Трофимович уселся рядом и, повертев бутылку коньяку, заявил:

– Богато живете.

– И ты будешь богатым, – лениво процедил Луганский и добавил. – Если станешь меня слушать.

– А я не против, – блеснул глазами Афанасий Трофимович. – Каждого красивая жизня устраивает.

Иван Павлович подал ему бумажку.

– Вот номера контейнеров и вагонов, которые следует задержать.

– Что в них?

– Не все ли равно. Конечно же, не кирпич.

– Интересно.

– Много будешь знать…

– И то правда, – согласился начальник станции. – Поставим эшелон в Ребровице на крайний путь.

– Нежелательно. Лучше километров за пять от поселка.

– Ну, если на разъезде, то на сто тысяч больше.

– Согласен.

В глазах Афанасия Трофимовича вспыхнул жадный огонек. Чуть подумав, он сказал:

– Значит так, эшелон до станции не дойдет. Поставлю за семь километров на разъезде, устраивает?

– Вот это настоящий мужской разговор.

– Выходит, с вас триста и еще сто.

– Лады.

Афанасий Трофимович, откупорив коньячную бутылку, налил себе полный стакан.

– Милиции не боишься? – не без иронии поинтересовался Луганский.

– Тут все свои люди.

– Но ведь сам можешь в столб врезаться.

– Не боись… Мы привычные, для нас что стакан, что два…

Афанасий Трофимович вылакал коньяк, закусил, демонстрируя интеллигентность, долькой лимона. Лишь потом разорвал пополам жареную курицу и стал разделываться с ней, сопя от удовольствия.