У самого уреза воды лежало несколько конских трупов с вздутыми животами.

На дне танка уже плескалась вода.

Тогда он вылез из башни, осторожно ступая на раненую ногу. Боль была не сильной, тупой, но согнуть ногу он почти не мог, и ей пришлось помогать руками.

Машина достигла медленного водоворота. Стал виден левый берег и люди на берегу. Он казался совсем рядом — рукой подать. А по стремнине то здесь, то там плыли какие-то странные сооружения — сбитые треугольником бревна. Однако удара этого тарана было бы достаточно, чтобы разбить любую прочную лодку или разнести в щепы слабый мост.

«Да, — подумал Педро, — они продумали эту операцию. До мелочей. А ударит такой треугольничек, когда поплывем, — и каюк…»

Танк стал проваливаться, попав на глубокое место. Из люка выскочил Антонио. Они оттолкнулись от брони и поплыли, а машина ушла под воду.

Педро плыл на боку, потому что не мог как следует двигать раненой ногой. Купанье освежило его. И даже как-то успокоило. Антонио плыл рядом и, казалось, довольно пофыркивал.

Они быстро миновали спокойную заводь, вышли на стремнину. Педро почувствовал, что его уносит, попробовал бороться и понял, что это бессмысленно. Плыть можно было только по течению. А река делала в километре отсюда крутой поворот, и их могло прибить обратно к фашистам. Антонио, попробовавший плыть против течения, стал задыхаться.

— К берегу… Возвращаюсь! — прохрипел он.

Педро хотел ответить, что это так же бессмысленно, как и потонуть сейчас. Но от усталости и потери крови закружилась голова, на мгновение он потерялся, закашлялся, еще раз река накрыла его с головой — и вдруг какой-то сумасшедший прилив сил охватил его. Забыв о боли, с одним только желанием дышать, он несколькими широкими взмахами добрался до Антонио:

— Держись…

— Вместе… не доплывем.

— Держись!

Рука Антонио легла на плечо советника. Педро лег на правый бок, спиной к Антонио, чтоб тот не мешал ему работать руками.

И они снова поплыли.

Слабость отступила. Она не ушла, а притаилась, ожидая удобного момента для нападения.

Каждый раз, делая гребок, Педро на мгновенье окидывал взглядом кипящую от напора реку. Поверхность воды то растекалась зеркальными озерцами, то закручивалась водоворотами. Тогда слышался хлюпающий сосущий звук.

«Водяной щи хлебает, — вспомнилась фраза, которую говаривал отец. — Пусть хлебает! Выберемся!»

Залитая солнцем река слепила до рези в глазах.

На мгновенье потемнели и вода и небо. Это ударила слабость.

— Ногами! Антонио, работай ногами!

Рука комиссара соскользнула с плеча Педро. Советник окунулся с головой и резко повернулся.

Подкрашенная кровью вода плеснула в лицо.

Педро увидел голову Антонио, которая темным пятном виднелась сквозь воду. Советник схватил его за волосы, вытянул.

Антонио закашлялся.

Тогда Педро подхватил голову комиссара в обе руки и поплыл на спине. Он увидел тот берег, с которого они отплыли, мавров, слезших с коней и стрелявших по ним из винтовок.

— Держись… Держись… — твердил он себе и боялся только одного: притаившаяся слабость снова ударит исподтишка.

Он увидел, как выплеснулись дымки из стволов винтовок и пули уркнули в воду поблизости.

И неожиданно подумал:

«Мавры стоят на том месте, где вчера вброд переправлялась конница. Нас отнесло к броду. Здесь должно быть неглубоко».

Затаив дыхание Педро опустился в воду. Нащупал ногой дно, но поток тотчас сбил его на бок.

— Ничего… Это уже лучше, — пробормотал советник.

Снова оступился, придерживая Антонио.

Нога коснулась дна. Только на мгновенье. Но это была земля. И тело расслабилось, отдохнуло. Он опять оттолкнулся и на метр подвинулся к берегу.

Теперь он обратил внимание, что мавры стреляют не по ним, а выше, по берегу: кто-то отвлекал огонь на себя.

И совсем неожиданным было — кто-то схватил Педро за плечи. Теряя последние силы, тот двигался спиной к берегу.

— Добрались… Антонио ранен…

Хрусталь на столе искрился и вспыхивал радугой. Свежая, туго накрахмаленная скатерть, казалось, светилась. Вся эта сервировка сияла посредине высокой и темноватой комнаты виллы.

Их вызвали срочно, прямо с позиций, не дали даже времени привести себя в порядок, соответствующий приему. Это казалось странным.

Хезус с комиссаром и советником приехали первыми. Их провели прямо сюда, а по дороге к этой угловой комнате у них по меньшей мере раза четыре проверяли документы.

Оглядев столовую еще раз, Педро покосился на Хезуса, потом на Антонио.

— Может быть, нам позволят вычистить ботинки? — пробормотал Хезус.

— Спросим, — Антонио подошел к двери, открыл ее, по перед комиссаром вырос часовой ростом с Хезуса.

— Нельзя.

— Нам нужно привести себя в порядок.

— Приказано оставаться в комнате.

— Но мы не можем в таком виде…

— Вам приказано оставаться в комнате.

— Да кто приказал? Что за дьявол!

— Командир бригады.

Часовой у двери выглядел глыбой. Антонио замешкался, а боец отступил, бесшумно и плотно прикрыв тяжелые двери.

— Западня!

Это выговорил Хезус.

Командир положил руки на плечи советника и комиссара и еще раз повторил:

— Это западня!

Потом легким движением отстранил от себя обоих и широкими шагами двинулся к двери. И когда уже собирался ударом ноги распахнуть ее, дверь открылась — на пороге стоял Гомес. Комбриг улыбнулся и, приложив палец к губам, шагнул в комнату.

За ним вошли советник бригады Макар Фомич Седлецкий, командиры батальонов Маноло Прадос, Хозе Груэса и незнакомые Педро, недавно прибывшие советники.

Гомес будто забыл, что на нем военная форма, — вел себя как радушный хозяин.

— Я пригласил вас, товарищи, чтобы отпраздновать мой день рождения. Извините, что не предупредил заранее. Впрочем, я и сам не знал, представится ли мне такая возможность. Я очень и очень рад, что вы все столь любезно откликнулись на мое приглашение.

В комнату ввезли столик на колесиках, уставленных, вином, фруктами и закусками.

Пока снедь расставляли на сверкающем столе, Гомес все говорил о том, как ему приятно вот так, запросто встретиться с людьми, которых он очень уважает и любит, с которыми он день ото дня сражается плечом к плечу за Испанскую республику.

Затем сдержанным и грациозным жестом хлебосольного хозяина попросил гостей к столу и сказал:

— Мой дом — ваш дом.

«Что же это за маскарад? — думал Педро. — Конечно, почему бы комбригу и не отпраздновать свой день рождения? Только к чему бы такая таинственность?»

Педро хотел подойти к Седлецкому, но Гомес, заметив эту попытку, вежливо взял Педро под локоть и подвел к креслу.

Гости молчали, смущенные церемонностью приема.

Наконец стол оказался накрытым, в комнате не осталось посторонних. Гомес подозвал адъютанта и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул и вышел.

Гомес проследил за ним взглядом и обернулся. Еще секунду назад его толстые, в палец, брови были радушно и счастливо вздернуты, а круглое лицо, казалось, сияло от улыбки, обнажавшей крепкие длинные зубы, но сейчас, когда он вновь повернулся к гостям, от прежнего Гомеса ничего не осталось. Брови сошлись у переносья и прикрыли суровый взгляд глубоко посаженных глаз, а лицо стало не круглым, а квадратным, с упрямыми, выпирающими скулами.

— Садитесь! — Это был уже тон приказа. — За представление извиняться не буду. Сами поймете. — Гомес отодвинул от себя бокалы. Тонко запел хрусталь. — Готовится наступление. Все, чем располагает республика в Каталонии, отдано армии. Мы должны соединиться с Центральным фронтом во что бы то ни стало. В достижении этой цели любая цена недорога. Я повторяю, что нам отдано все.

Поднявшись, Гомес взял со стола пирамиду салфетки и скомкал ее в руках, жилистых и короткопалых.