Значительная часть азовских ногайцев попыталась однажды переселиться в Турцию, где и была уничтожена тамошним лихим народом, соблазнившимся привезенными сокровищами. Все ли богатства забрали с собой ногайцы — одному Всевышнему ведомо. Потому что оставшиеся после них подземелья тайны хранить умеют.
[Фото Вячеслава Тарасенко]
Подземелья Приморска. До поверхности недалеко
Забытый вход под землю
История 10-я. «Песню „Сиреневый туман“ я написал по дороге из зоны домой!»
ОБ ЭТОМ заявил житель запорожского поселка Куйбышево [после декоммунизации — пгт Бильмак] Виталий Зверев, добавив, что другую свою песню — ставшую весьма популярной «Морячку», он впервые спел Владимиру Высоцкому, который, в память о встрече, подарил автору свою гитару
В первом и пока единственном поэтическом сборнике Виталия Зверева «Песни скитальца», изданном в запорожской глубинке, мне почему-то сразу попалось на глаза стихотворение «Штрафники». Я его раз пробежал глазами, другой. Задержался взглядом на дате — 9 мая 1955 года, потом вернулся к последней строфе стихотворения и неожиданно понял: стихи, написанные пятнадцатилетним куйбышевским пацаном, теперь навсегда останутся в моем сознании. И, периодически возвращаясь к ним, я буду мысленно повторять как заклинание:
«И разорвется злобный круг,
И встанут из могил полки,
И всем понятно станет вдруг,
Что вся Россия — штрафники».
«На Воркуту я пошел по 58-й статье: как враг народа» — Стихотворение моему отцу посвящено, — подчеркнет при нашей встрече автор. — В войну он командовал катером на Черном море, потом батальоном морской пехоты. В 1942 году, после тяжелого ранения, попал в плен. Летом 43-го организовал побег из концлагеря. И вывел навстречу Красной Армии четырех бойцов, которых, как и отца, тут же направили в штрафбат. У нас же в войну не было пленных. Были только изменники родины. Погиб капитан третьего ранга Иван Зверев неподалеку от дома — в соседнем Черниговском районе. Там, у села Богдановка, немцы вкопали в землю танки и били шрапнелью из танковых орудий по наступающим штрафникам. Много их там полегло. В братской могиле они и похоронены. Фамилия отца тоже на обелиске значится. Ну, а подробности о том бое жестоком я узнал от однополчанина отца. Под впечатлением от услышанного взялся за ручку и написал «Штрафников». Я тогда в ореховском сельхозтехникуме учился.
— Это было ваше первое стихотворение?
— Не первое, но очень важное для меня.
— Полагаю, в 1955 году за заявление о том, что «вся Россия — штрафники», можно было запросто срок схлопотать?
— Вот и приятели стали мне советовать: ты, Виталий, хоть фамилию измени — чтоб тебя органам сложнее было вычислить. И я взял себе псевдоним Яков Саблин. Под ним мои стихи пошли гулять по рукам в студенческой среде — в Орехове, в Запорожье. Спустя время я из Саблина стал Черным и после окончания техникума по комсомольской путевке уехал на уборку урожая в Казахстан, в Акмолинскую область. Думал, там меня никакие органы не достанут. В чем очень ошибался: как только мне исполнилось 18 лет, против меня состряпали дело и объявили врагом народа. По 58-й статье я и пошел по этапу на Воркуту, к Печоре. Период тот северный подробно в стихах описан — в моем первом сборнике, в разделе «Песни зоны». На Печоре, например, идея песни «Сиреневый туман» возникла. А в стихи я ее оформил в скором поезде «Воркута — Москва», по дороге из зоны домой.
«От песни „По тундре“ Золотой Зуб просто с ума сходил»
— Вас когда на волю выпустили?
— В марте 1960 года. Под чистую, с полной реабилитацией. Фанерный чемодан выдали, вещи кое-какие и деньги. Огромную сумму: 17 тысяч 700 рублей. На них «Победу» можно было купить, представляете?
— Получается, вы ни за что сидели?
— Получается, так. А клеймо на всю жизнь в душе осталось.
— В душе и в биографии?
— Вот тут-то и весь фокус: ни в каких документах мое пребывание на Печоре не отображено. Через два месяца после освобождения меня по спецнабору даже в армию призвали. И направили на службу в германский город Фюрстенберг. А чуть позже, с начала 70-х, я стал работать на судах загранплавания. Вы ж понимаете, что с испорченной биографией туда попасть невозможно.
— Кто ж вам выправил биографию-то?
— У нас на зоне был очень авторитетный человек по кличке Золотой Зуб. Одного его взгляда сурового хватало, чтобы обомлел любой. Вот он, наверное, перед начальством и замолвил за меня словечко веское. Очень уж ценил меня Золотой Зуб. Или просто Саша, как я к нему обращался обычно.
— За стихи ценил?
— Ну да. А от песни «По тундре», исполняемой мной под гитару, Золотой Зуб просто с ума сходил — так она задевала его за живое.
— Погодите, известная песня «По тундре, по широкой дороге, — Где мчится курьерский «Воркута-Ленинград» — тоже ваша?
— Она братьям-близнецам из Москвы посвящена была, «медвежатникам». Друзьям Золотого Зуба, которых при побеге с зоны застрелили опера. В мае 1959 года я ее написал.
А «Сиреневый туман» датирован 25 марта 1960-го. Днем моего освобождения.
«У нас над головами полыхало северное сияние сиреневым оттенком»
— О какой девушке в песне речь идет? [Это я знакомые каждому слова припоминаю: «Сиреневый туман над нами проплывает, / Над тамбуром горит полночная звезда. / Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, / Что с девушкою я прощаюсь навсегда»].
— Рядом с нашей зоной на поселении находилась семья литовцев — мать и дочь по имени Регина. Вот она, Регина, меня и провожала домой вечером 25 марта. Любила она меня. И я ее любил.
— В сиреневом тумане слова прощальные вы друг другу говорили, что ли?
— Точно! Ярчайшее северное сияние полыхало у нас над головами — почему-то с сиреневым оттенком. И туман поэтому сиреневым был.
— Регина знала о песне?
— Я ж ее в поезде записал! И, согласно моему варианту, звезда в «Сиреневом тумане» — та, которая над тамбуром горит, не полночная, а полярная. И заключительный куплет в песне исполняется обычно не в моем варианте. Я ж в нем конкретно о зоне говорил: «Остались позади все встречи, расставанья, / Остались позади тюремные года. / Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане, / Лишь светит, как маяк, полярная звезда».
— Привезли вы, значит, «Сиреневый туман» в Москву, а озвучили его где?
— В Москве же, в ресторане «Метрополь», куда меня зазвали на ужин кореша Золотого Зуба, которым я из Воркуты маляву — послание, т.е., доставил. Из «Метрополя» песня и пошла гулять по стране. А в середине 70-х точно так же загуляла по широким просторам Союза еще одна моя песня — «Морячка», которую первым услышал Владимир Высоцкий.
«Вернулся я из очередного рейса, а песню мою на берегу вовсю шпарят»
— Где и как вы с ним познакомились?
— В 1975 году в Паланге — это когда я на базе «Океанрыбфлота» работал. А Высоцкий в санатории местном проходил курс лечения. Кажется, почки его беспокоили. Свел нас брат моего приятеля, судового инженера-электрика. Знаю, что брат этот имел чин майора, а где конкретно служил — никогда не распространялся. По его словам, Высоцкого он не однажды с кичи — из милиции, вытаскивал. И Вова его уважал искренне. Ну, набрал я закуски на всю компанию и покатили мы на такси в дюны, на берег моря, где людей поменьше. В тот период, к слову, я работал начпродом на большом траулере — любой дефицит имел, включая коньяк «Наполеон».
— Гитару тоже прихватили с собой?
— И я, и Высоцкий с гитарами к морю поехали. А при расставании, через две недели, Высоцкий мне подарил свою гитару — она по сей день у меня находится. А я ему свою отдал. Скромную, небольшую.