Старуха раскачивала кадило с тлеющими благовониями, подвешенное на цепях к раме.

Сооружение весьма напоминало виселицу, однако прекрасно защищало дряхлых бродяжек от участи быть случайно затоптанными.

– Редко на какой из планет уважают стариков, – проворчал скват и выудил из кошелька полшекеля. – Твои ноги отказывают, матушка?

Ноги нищенки, как две темные палки, неестественно лежали на повозке. Едко запахло мочой. Может Гримм еще и слезу прольет?

Скват задумался, решая, отдавать ли монету.

– Кто забирает тебя на ночь, матушка?

Он засомневался: не родственники ли перебили старухе ноги, чтобы она приносила в семью доход?

– Церковники пускают меня в приют, – ответила нищенка. – Монахи помогают мне, добрый сэр.

– Это они ломают твои ноги, матушка? – переспросил Гримм.

Старуха скорчилась, словно у нее внезапно случился спазм кишечника.

– Да, да, они ломают мои ноги, – последовал ответ. – Но не так, как ты думаешь!

Гримм опустился на корточки перед тележкой. Лекс и Джак последовали его примеру.

Нищенку звали Геради. С вызовом она сообщила, что ее возраст превышает одиннадцать лет и за свою жизнь она четырежды стала матерью.

Странно, что кто-то на Сабурлобе считает свой возраст в местной системе. Старуха жила так долго, что сбилась со счету. Она существовала около ста десяти стандартных лет и вторую, большую часть, провела на этой тележке.

На Гримма подобная живучесть произвела впечатление.

– Довольно много для обычного человека, да еще в таких жутких условиях!

Сто лет назад маленькой девочкой Геради пришла на церемонию открытия Истинного Лица со своими родителями. В результате безумия, охватившего толпу, погибли и отец, и мать. Ноги несчастной так и остались парализованными навсегда. Сострадательный священник пожалел девочку и сделал для нее повозку. Десятилетия Геради ждала очередного священного года, но во второй раз наблюдала за открытием Его Лица из безопасного места.

Всеобщее безумие?

О да. Пятьдесят лет назад снова произошло несчастье. Издалека плохо видно то… что нельзя увидеть.

Нельзя увидеть? Что это значит?

Десятки лет Геради слушала и смотрела.

Она узнала, что нерукотворный облик давным-давно исчез. В главный день священного года настоятель храма Оксиденс во главе торжественной процессии выносит ларец на обозрение публики и на короткое время открывает его.

Сотням тысяч паломников предъявляется чистое полотенце, если не считать едва различимых пятен на месте глаз.

– Пилигримы не успевают ничего увидеть. Они дерутся, чтобы пробраться поближе. Каждый раз церемония заканчивается потасовкой.

– А как же копии?

– Самая ранняя изготовлена путем наложения на бесценное полотенце с ликом чувствительного материала. Отпечатавшийся негатив затем разрисовали красками.

– Хм, – произнес Гримм. – Другими словами – сфабриковали.

Рассказ о судьбе Истинного Лица наполнил Джака мистическим ужасом. Какая разница, обманывают паломников или нет.

Даже если они умрут ради единственного взгляда на тряпку, которой когда-то Император утер лицо, их агония не идет ни в какое сравнение с Его бесконечной агонией. Благоговейный трепет пилигримов уйдет в психический океан и останется там навсегда.

Сидя перед тележкой Геради, Джак понял, что ему нужно помолиться.

Хотя бы немного.

Он тихо обронил:

– Увечье из-за преданности Ему облегчает Его боль.

– Я жду, – равнодушно ответила Геради. – Послезавтра умирают и остаются калеками тысячи людей. Так оно и будет. Тогда я умираю спокойно.

Стоило услышать предсказание нищей старухи, которое она повторяла все пятьдесят лет со времен прошлой церемонии. Ее упорство казалось патологическим. Безумие – вот что светилось в ее глазах!

Тщетность людских надежд стерла религиозный порыв Драко, как время стерло Истинное Лицо Императора. Джак покачнулся.

– А Суд? – спросил у нищенки Гримм. – Знаешь, что происходит у Суда? Арбитраторы часто вмешиваются в жизнь священного города?

Похоже, скват решил побольше узнать о сабурлобских делах.

Он сообщил Геради:

– Утром на площади у Суда умирают сотни людей. Все думают, что Лицо открывают раньше, и начинают паниковать.

Дернувшись словно от удара, калека выпрямилась. Она тяжело дышала.

– Геради пропускает столько смертей…

Морщинистое лицо старухи исказилось гримасой боли. Худая рука задрожала. Геради упала на спину.

Лекс пощупал пульс. В его громадной руке хрупкое запястье казалось указкой в руке школьника. Нищенка умерла от сердечного приступа. Сердце у нее оказалось никуда не годным.

Гримм закрыл остекленевшие глаза Геради.

– Хм, – буркнул он, – сэкономил полшекеля.

Через день, на рассвете, беглецы остановились на окраине огромной площади. Гримм не хотел идти на церемонию открытия, но Джаку не терпелось посмотреть на религиозное рвение, когда смерть, и увечье теряют значение для миллионов людей. Ему требовалось повторить урок страсти, одержимости, приобщения.

Урок растворения чувств и души.

День ожидался жаркий и душный. Сотни тысяч зрителей вдыхали и выдыхали, казалось, воздуха на всех не хватит – так плотно были сжаты тела. Сколько уже задохнулось? Сколько умерло от перенапряжения? Несколько раз зарождался оглушительный рев, когда кому-то мерещилось, что церемония начинается. Паломники возбужденно ждали. Людское море превратилось в огромный котел, подогреваемый экстазом. Температура вот-вот достигнет точки кипения.

– Мои святые предки! – завопил Гримм, зажатый между Лексом и Джаком.

Напрягая мускулатуру, д'Аркебуз оттеснял паломников, ломал неосторожным ребра. В стене ближайшего дома темнело несколько ниш, то ли предназначенных для статуй, то ли образовавшихся в результате бессчетных столпотворений.

Лекс, применив силу, освободил одну из ниш. Никто из истощенных безумцев не решился противостоять могучему атлету.

Джак и Гримм укрылись за мощным торсом десантника, как за щитом.

Скват с трудом отдышался. Интересно, сколько сломали ребер в давке? Он с отвращением сплюнул, так как ничего не видел, кроме спин.