Стулья слишком высоки для них, надо лечь животом на сиденье, прежде чем сядешь. В дверь приходится стучать ногами — не достать до звонка. Говорить — запрокинув голову, чтоб видеть лицо взрослого собеседника. Но в своем мире они властелины. В солнечный яркий день Ваня на улице делает руками что-то странное. Спрашиваю: «Что ты делаешь?» И получаю потрясающий ответ: «Я жонглирую небом».

И они, эти маленькие «инопланетяне», понимают хрупкость и красоту обыкновенного чуда — жизни.

Настя мечтает: «Пусть детство никогда не кончается, пусть мы всегда будем маленькими, а мама не стареет». Саня старше, он уже знает, что время не может замереть, и предлагает свой вариант бесконечности: «Вы, когда состаритесь, не помирайте, а становитесь снова маленькие».

Так знаменитый педагог Януш Корчак назвал свою книгу: «Когда я снова стану маленьким».

Как-то мой муж, рассердившись, сказал мне: «Ты готова все ребенку позволить. Если б он сказал тебе «поставь велосипед на стол», ты бы, не задумываясь, взгромоздила бы его». Меня его слова задели, и я стала думать: а в самом деле, вдруг бы сказал сын; «Поставь!» И пришла к выводу, что сделала бы так. Собственно говоря, что бы от этого произошло? Ребенок заболел? — Нет. Стол сломался, не на чем было бы обедать? — Нет. Велосипед испортился? — Нет. Ну, а испачканное всегда можно вымыть. Что было бы? Да посмеялись бы мы с сыном: надо же, какая нелепость, тем бы конфликт и закончился, и мы бы сняли этот велосипед, поставили бы в угол, где ему место. Мы как-то ехали в такси, и Настя капризничала, увидела золотой купол церкви и закричала: «Дай!» И я тут же отреагировала — воскликнула патетически: «Ах, скорее, скорее, остановите, ах, пустите меня, пустите, я должна дать это своей кро-ошке!» И все засмеялись, даже шофер и Настя — и ссора кончилась. Пожалуй, это в моей жизни единственный такой случай заведомо нелепого и неисполнимого желания, высказанного ребенком, да и то не всерьез. Может быть, потому, что дети знают: если желание выполнимое, я выполняю его, они никогда не вопили: купи!

Меня трогает, как дети просят: «Мама, если у тебя будет время и деньги, купи то-то», а главное, они сами эту формулу придумали, я их не учила. Мне никогда до сих пор не приходилось бывать в положении несчастных мам, чей ребенок скандалит в магазине, заставляя бедную женщину прилюдно метаться между двух зол: ублажить домашнего деспота или терпеть осуждающие взгляды. Горжусь, что сын говорит: «Если мама обещала, то купит». Не представляю себе ребенка, который попросил бы хрустальную вазу или ковер, — это взрослые игрушки. Нужны ли они? Кому-то, может, и нужны, но прожить без них можно. Я же без паяльника прожить вполне могу, а вот сыну он позарез нужен, делает модель, у него третий разряд по судомоделизму. Конечно, можно и про модель сказать: кому она нужна, а вот сделал ли ты уроки? И сразу ему станет скучно, и у меня настроение испортится. А можно купить этот паяльник и устроить легкий ужин с фирменным блюдом «вермишель с пустом»: «Ничего, ребята, зато пойдем на соревнования болеть за Санину модель». В конце концов за 3 рубля — столько стоит паяльник — мы получаем два праздника (первый — покупка, сегодняшний, а второй — соревнования, завтрашний) и два удовольствия (радость сына и радость, что дети умеют отказывать в чем-то себе ради брата), да еще и пользу — вермишель съедается с улыбкой, а только такая еда по-настоящему полезна.

Страх — плохой советчик в воспитании, и не надо бояться ничего: ни взять ребенка на руки, ни погладить его по голове, ни простить ему злосчастную двойку.

Есть такое расхожее мнение: нельзя баловать ребенка, тогда он вырастет образцово-показательным. Это правильно, только, мне кажется, здесь уравнение с двумя неизвестными: не ясно, что такое «баловать», и не ясно, что такое «хороший». «Как не ясно? Хороший — значит, послушный!» — обычно говорят мне в ответ. Мечта общая — чтоб слушался! Не перечил! Не противоречил! Вот перебирает ножками рядок детсадовцев. «Не отставай, Смирнов, — покрикивает воспитательница. — Побыстрей, побыстрей, не тянитесь!» Сейчас они дойдут до клетки, и там им разрешат походить и побегать. То место, где они гуляют, действительно клетка, наглухо с четырех сторон огороженное сеткой выше человеческого роста пространство с домиком и песочницей внутри, В зоопарке сделали бы и сверху сетку, потому что птицы могут улететь, а дети висят на стенках и высовывают языки прохожим: все-таки разнообразие.

Таким беспомощным, таким беззащитным приходит в нашу жизнь совсем новенький человек и дает матери, вчера еще девочке, неожиданное ощущение своей силы, своей значимости и права управлять другим существом. Он кричит, еще сам не зная отчего, не умея выразить своего желания, а мама уже определила — кормить или менять пеленки. Все нормальные люди любят своих детей и хотят им добра и недоумевают, сердятся, горюют: почему, ну почему ребенок не слушается? Да потому, что, к счастью, не может, не должен, не хочет.

Ох, уж это послушание! Главная, с точки зрения мамы, добродетель в ребенке и далеко не самая уважаемая черта характера в нашем, взрослом, мире. Так трудно представить это толстенькое смешное чудо, своего ребенка, человеком, лысоватым мужчиной в шляпе и с «дипломатом» в руке, торопящимся на совещание в главк. Но и это нужно уметь матери: видеть далекое после-послезавтра и двигаться к нему со скоростью только что позавтракавшей улитки, но целенаправленно.

А баловать — это и вовсе смутное понятие. Уже новорожденного не советуют баловать — брать на руки, «А то он будет требовать этого криком…» — объясняют мне молоденькие мамы. И недоуменно смотрят в глаза, когда я советую им попросить младенца каждый раз писать маме заявление по форме с печатью: «Убедительно прошу взять меня на руки, так как мне страшно одному, я очень маленький, и боюсь, что кто-нибудь обидит меня, если ты, мама, отойдешь далеко».

Мне всегда кажется, что в процессе выращивания (намеренно не говорю — воспитания) человека надо четко отделять то, что полезно ребенку, и то, что полезно родителям. Трудно держать ребенка на руках маме (хотя это полезно ребенку), отсюда и рекомендация: нельзя брать малыша на руки, он «испортится», будет требовать своего криком, перестанет «послушно» лежать в кроватке. А вот кенгуренок почему-то «не портится» в маминой сумке, не становится «избалованным», почему бы это? Всего год дан матери на это великое счастье — быть миром своему ребенку. Он встанет на ножки, оттолкнет протянутую на помощь руку и пойдет—пойдет от стола до стула, от стула до порога и дальше, дальше. Попробуйте взять его на руки. Как он будет визжать и биться в ваших руках, слезами, криком, всем телом протестуя против того, что недавно воспринимал как счастье! Ребенок не слушается. Первым делом надо выяснить, почему. Может быть, болен? До сих пор я стыжусь вспомнить, как однажды тащила из яслей годовалого сына. Он уже хорошо ходил, и мы обычно потихонечку ползли до дома, а тут плачет и садится в снег. А я беременна, и сумка у меня в руках, а он такой тяжелый в шубе и не идет, хоть плачь. Я и плакала злыми задушенными слезами и чуть не волоком волокла его домой. Я почти ненавидела его, а вечером ему стало плохо, и его скорая забрала в больницу. Он был болен, мой мальчик, он не мог идти, а я думала — не слушается, капризничает. Может быть, ребенок устал? Может быть, он спать хочет — это тоже тяжело, его не трогать — так он сейчас заснет стоя, как солдат в походе, а скажи что-нибудь — он заплачет, закричит: не слушается!

Часто непослушание — оборотная сторона послушания, как это ни парадоксально. Дети, на которых не нахвалятся воспитатели в детском саду: «Такой тихий, послушный, никого не обижает», — дома становятся неуправляемыми. Но поставьте хоть на минутку себя на его место — легко ли просидеть полный рабочий день в уголке, никому ни в чем не возражая? Нужна физическая и психологическая разрядка. «Не хочу» и «не буду», которые должны были время от времени возникать в течение всего дня, концентрируются в том часе, что он дома. Это трудно вынести, но надо дать возможность человеку прийти в себя, обрести свое «я». Ведь не воспринимают же родители как трагедию необходимость стирки пеленок, так и к капризам надо относиться.