Рейд белел медленно скользящими крыльями прямых и латинских парусов. Верхушки голых высоких мачт покачивались на уровне крыш. Бергенские дома спускались к самой воде, палубы кораблей были как бы продолжением городских улиц.

У дальнего причала высился, как снеговая гора, белый лайнер линии Гамбург — Нью-Йорк.

Дальше закопченный транспорт под американским флагом вздымал над пирсом краны и пучки стрел. Окружившие рейд каменные холмы в яркой зелени деревьев были прорезаны ложбинами переулков, круто взбегавших вверх. Над кронами листвы поднимались башни готических церквей.

С тех первых минут, когда советские корабли ошвартовались в порту, у переброшенных на пристань сходней не расходилась толпа людей. «Это, конечно, не одни и те же люди, — подумал дежурный офицер Игнатьев, — они проходят и уходят, сменяют друг друга». Мужчины, надвинув шляпы на глаза, задумчиво посасывают трубки, дети с любопытством подаются вперед, вырываясь из рук удерживающих их матерей.

— Товарищ старший механик, посмотрите на парнишку у трапа, — сказал улыбаясь Игнатьев.

Мальчик лет восьми, одетый в выцветший от стирки костюмчик, вкрадчивыми, робкими движениями старался взойти на корабль. Он подходил к сходне вплотную, делал несколько шажков вверх, не отрывая от дежурного матроса опасливых, страшно любопытных глаз. Стоящий рядом с ним пожилой человек, одетый в пиджачную пару, — верно, отец, подумал Игнатьев, — хватал мальчика за руку, что-то строго говорил. И снова робкие шаги ребенка. И вновь резкий жест отца.

— Любопытствует парнишка! — нагнулся над фальшбортом кочегар Кривов. — Да вы, гражданин, или как вас там, мистер, ослобоните парнишку. Пусть взойдет. Мы его не съедим. Сами угостим чем богаты.

Норвежец качнул головой, недоумевающе пожал плечами. Кочегар пошарил в кармане, что-то пробормотал, скрылся в двери надстройки.

Когда он вернулся на палубу, в его пальцах была большая, пестреющая оберткой конфета. Отец с мальчиком все еще стояли в первом ряду.

— Подходи-ка, хватай. Ленинградская. Из гостинцев, что сыну везу на Север.

Кривов протянул к набережной длинную руку. Мальчик попятился, крепче ухватился за отцовский палец. В толпе сдержанно заулыбались. Норвежец приподнял шляпу, потянул сына — уйти подальше от греха.

Эк они какие запуганные! — Кочегар распрямился, осмотрелся смущенно. — А мальцу сладкое не помешает, вишь какой худущий. Здесь у них до сих пор все по талонам. А ну, подожди… — Он сбежал по сходне, вложил конфету в сжавшиеся маленькие пальцы.

— Мангетак! [2] — приподнял шляпу отец.

— Ясное дело — так, — сказал кочегар удовлетворенно.

…Старший механик вздохнул, тщательно вытер ветошью черные от машинного масла пальцы. Он стоял у входа в кочегарку. Большая голова механика была слегка склонена набок, словно и сейчас по многолетней привычке он прислушивался к работе машин.

Тихон Матвеевич решал, казалось, какой-то сложный вопрос. Он сунул ветошь в карман спецовки, открыл дверь в коридор правого борта, двинулся к каюте замполита.

Андросов полулежал на узеньком диванчике, читал книгу. На переборке, против отдраенного иллюминатора, солнечными бликами колыхались отражения водной ряби. Когда вошел старший механик, капитан третьего ранга спустил ноги на пол, положил книгу рядом с собой.

Прошу садиться, Тихон Матвеевич. Старший механик присел на кресло у стола.

Закончили прием горючего?

— Порядок. Разъединяем шланги… — Тихон Матвеевич хотел сказать еще что-то, но осекся, молчал.

— С ремонтом задержка, — досадливо сказал Андросов, — никак не можем с норвежцами договориться. Ремонт, в сущности, небольшой, а одна фирма несуразную цену затребовала, другая согласилась было, да не прислала рабочих.

Взгляд Тихона Матвеевича упал на переплет книжки, которую читал Андросов. Глаза под густыми бровями просветлели.

— О Григе читаете, товарищ замполит? Не знал, что есть у вас и о нем литература. Люблю Эдварда Грига. Так сказать, великий певец северных фиордов. Помните вторую сюиту к «Пер Гюнту»? А шум горного ветра в сонате си бемоль?

Начиная говорить о музыке, молчаливый Тихон Матвеевич становился словоохотливым и даже многословным. Его речь приобретала некоторую витиеватость языка музыкальных справочников.

Это не Эдвард Григ, — откликнулся Андросов.

А-а, — протянул механик, мрачнея.

Это Нурдаль Григ, внук знаменитого композитора. Не слыхали этого имени? Один из талантливейших представителей молодой Норвегии, погибший в боях с фашизмом. Он был драматургом и романистом.

Старший механик слушал рассеянно. Глядел в иллюминатор, за которым, поднимаясь над причалом, вилась вверх одна из городских улиц. Плоский лаковый автомобиль промчался по ней, исчез за деревьями наверху. Несколько пешеходов взбирались по крутой дороге.

В каюте было жарко, и потому особенно манящей, прохладной казалась эта дорога. Тихон Матвеевич стал напевать себе под нос, выбивая толстым пальцем мелодию аккомпанемента.

— Идиллический пейзаж, не правда ли? — сказал Андросов, захлопнув книгу. — Тихий средневековый город, окруженный горами, жилищами гномов, места, где перелагал на музыку шелест ручьев и шум ветра Эдвард Григ… Вот хоть эта песенка до минор.

Он тоже тихо запел хрипловатым, но не лишенным приятности голосом.

— Товарищ замполит! — внушительно, словно решившись на трудный разговор, сказал старший механик.

Андросов перестал петь.

— Товарищ замполит, я по поводу экскурсии… Народ готовится к увольнению. Вот и следовало бы осуществить поездку в дом-музей композитора.

Тихон Матвеевич доверительно нагнулся к Андросову.

Взглянуть на инструмент великого Грига, на тот рояль, из которого извлекал он музыку, так сказать, завещанную векам…

По поводу экскурсии в дом Грига… — начал Андросов.

Так точно, — сказал торопливо старший механик.

Я уже говорил с капитаном первого ранга, он обещал обеспечить транспорт. Пойду доложу еще раз.

Андросов с сожалением положил книгу на стол, вслед за старшим механиком вышел из каюты.

Моряки готовились к увольнению на берег.