Тяжелой работы в пути хватало и лошадям и людям. Жилкин никогда не отставал в работе от других и находил время потрепать по холке лошадь или приласкать собаку и пошутить с Лопарем. Еще не кончилась первая половина пути, а лошади приподнимали головы и ржали, когда он приближался к ним. Щеголь ходил за ним по пятам, и Радыгин перестал хмуриться, когда Жилкин обращался к нему с вопросами, а Лопарь непрерывно улыбался, от чего его широкий рот делался еще шире.

Последним сдался Пират. Он долго крепился, обходил стороной юркого, часто затрагивавшего его человека, казалось, старался не замечать его присутствия.

Жилкин особенно интересовался собакой-волком и всячески старался с ним подружиться, но Пират долго обходил его стороной.

Легкой скользящей походкой Пират бежал впереди Радыгина, часто сворачивая в сторону, и, описав круг, снова возвращался на свое место.

Вечерами у костра он видел, как вьется вьюном и ластится к Жилкину Щеголь, но сам первое время держался в отдалении. Потом он начал меньше дичиться и скоро на оклик Жилкина стал едва заметно помахивать хвостом. Потом он нехотя позволил себя погладить, и Жилкин долго осторожно перебирал густую шерсть на загривке, а на следующий день Пират сам подошел к сидевшему у костра Жилкину и положил свою тяжелую, лобастую голову ему на колени. Теперь впереди Радыгина бежал только один Щеголь; Пират, как привязанный, шел рядом с Жилкиным, и Жилкин не забывал приласкать его. Возможно, что приемная мать Пирата передала ему вместе с молоком эту острую потребность в человеческой ласке. Жилкин угадал ее.

Радыгин в этот день оглядывался назад чаще, чем требовали обстоятельства, и что-то бормотал себе под нос. Слова разобрать было трудно, но в интонациях слышалось больше удивления, чем упрека.

Только через месяц караван добрался до места.

В несколько дней Радыгин и Лопарь срубили новую избушку на берегу небольшого озерка. Жилкин, как мог, старался помогать им, но ему не терпелось, и, подвязав лыжи, он уходил осматривать окрестности, и ни разу от него не отстал Пират.

Потом настал час расставания. Жилкин передал Радыгину письма. Все трое сели на свежевыструганную лавку, и в маленькой избушке, пахнувшей смолой, стало очень тихо. Минута молчания затягивалась, и видно было, что уходящим трудно подняться и уйти, оставив здесь, на самом краю земли, этого щуплого, похожего на девушку, молодого человека. Молчание в этом краю великого покоя было особенно полным, ни единый звук не нарушил его, только дрова потрескивали и тихо, как ручей, журчал огонь в маленькой чугунной печке.

Наконец Радыгин медленно оторвался от лавки, вразвалку, по-медвежьи подошел к Жилкину и обнял его.

— Ну, счастливо тебе оставаться, Петр Алексеевич. Ты, пожалуй, и вправду не пропадешь здесь. — И двинулся к выходу. За ним молча пошел Лопарь.

Когда Радыгин и Лопарь взяли за поводья лошадей, Щеголь замешкался и, повиляв около Жилкина хвостом, побежал следом за Радыгиным. Пират не двинулся с места, он стоял рядом с Жилкиным и молча смотрел вслед уходящим. Щеголь недоуменно заскулил и заметался между двумя группами. Радыгин оглянулся, потом придержал коня и снова вернулся к Жилкину.

— А ведь ты колдун, Петр Алексеевич, — сказал он, глядя на Пирата. — Я его вырастил, а он и хвостом мне вслед не махнул. Ну да, может, он с тобою свою судьбу нашел, а у меня на него терпения не хватило. Возьми себе и Щеголя, не объест он тебя, всё-таки настоящая собака, а тебе веселей с двумя будет. Он забавный пес и для охоты пригодится. Кто тебя знает, может, и выживешь здесь. Колдун ты.

А через несколько дней уже по глубокому снегу, на коротких охотничьих лыжах, ловко бежал небольшой человек, а за ним на поводу две рослые собаки тянули грубо сколоченные нарты с теодолитом. Один пес, черный, блестящий, с белой грудью и белым кончиком круто забранного пушистого хвоста, пыхтел от усердия. Неисчислимое количество предков Щеголя — лаек — не только охотились вместе с человеком на птицу и зверя, охраняли его жилище, пасли вместе с человеком стада, но так же, как сейчас их потомок, тянули лямку из века в век, поэтому приучить Щеголя ходить в запряжке оказалось делом не трудным. Этот шаловливый молодой пес изо всех сил нажимал грудью на лямку-хомут и тянул нарты. Глаза его блестели, а черный пушистый с белой кисточкой хвост был закручен особенно лихо.

Рядом с ним шагал в запряжке другой пес. Серый, высокий и худой, с тощим, как будто облезшим хвостом. Он был первым среди бесчисленного ряда предков-родичей, позволившим надеть на себя лямку-хомут. Природа щедро наделила его умом, обонянием, слухом, остротой зрения и, главное, многочисленными инстинктами, в веках накопленными волками. Эти инстинкты сочетались с его личными качествами и всегда почти безошибочно подсказывали ему, как поступить правильно. Для его предков каждая ошибка всегда значила или смерть или тяжелые испытания, и Пират не ошибался. Он точно знал, как надо держать себя при опасности, во время борьбы с врагом, и ни на один сантиметр не уходили его клыки ни вправо, ни влево, когда он хватал добычу.

Но с тех пор как Пират позволил Жилкину надеть на себя хомут-лямку, он непрерывно стал ошибаться. Пират был умен, но у него был ум зверя, основанный больше на мышечной и нервной реакции и, главным образом, на инстинктах.

Теперь инстинкты не помогали ему, и Пират делал одну ошибку за другой.

Всё отвлекало его от работы: след мыши, снег, упавший с дерева, тень от куста. Пират останавливался и путал постромки.

Захваченный азартом работы, Щеголь ворчал на него и скалил зубы, чего никогда не делал прежде. Пират виновато смотрел на Жилкина и не обращал внимания на Щеголя.

Жилкин не сердился и не грозил ему. Он терпеливо распутывал постромки, снимал, тянул за повод, и нарты двигались дальше.

Пират, несмотря на худобу, обладал крепкими мускулами, железными сухожилиями и могучим дыханием. Он был сильнее самой сильной собаки, но как упряжной пес он стоил мало. Он не мог научиться самым простым вещам, которые Щеголь схватывал мгновенно. И каждый раз, когда Пирата запрягали в нарты, у него в глазах было то самое тоскливое выражение, которое впервые появилось, когда Радыгин надел на него ошейник. Только когда Жилкин шел впереди, держа в руках повод, Пират охотно тянул следом тяжелые нарты. Часто случалось, что Жилкин останавливал нарты, распрягал собак и по нескольку часов подряд возился с приборами и инструментами. Щеголь почти всегда убегал в лес, рыскал между кустарников, разрывал мышиные снеговые норы или, подняв с лежки мелкого полярного зайца, с отрывистым лаем гонял его по лесу. Пират редко отходил от Жилкина, он ложился по возможности ближе к нему и не мигая смотрел на хозяина. Казалось, что он выключал все другие органы чувств, кроме зрения, он становился равнодушным к громкому лаю Щеголя, идущего по горячему следу, к запахам близкой добычи, которые ветер приносил из лесу, и даже к настойчивым требованиям желудка. Неподвижный, окаменелый, он лежал на снегу и широко открытыми глазами смотрел на Жилкина. Иногда, когда особенно громко лаял Щеголь, как будто боясь поддаться соблазну, Пират резко, как от толчка, поднимался и шел не в лес, а к хозяину и молча клал свою тяжелую голову к нему на колени. Занятый работой, Жилкин рассеянно гладил его по голове, и волк смотрел на него полными счастья глазами.