— Любопытно, — сказала пассажирка.

— Да что вы, ничего любопытного, — сказал Хайдаров. — Моя основная цель — быть адекватным моим обязанностям. Для этого я должен любить и почитать вас. И я стараюсь любить и почитать все вам принадлежащее, даже ваши профессии.

Пассажирка щелкнула пальцами и засмеялась. В каюте было темновато, и она наклонилась, чтобы разобрать надпись на значке.

— «Николай Хайдаров», — прочла она. — Ладно. Можете называть меня Мартой. Это вы каждому пациенту рассказываете? Насчет любви и почитания?

— Каждой пациентке, — протяжно сказал Хайдаров. — Иногда подношу цветы.

— Простите, — сказала Марта Стоник. — Язык мой — враг мой. О чем будем разговаривать?

— О пристрастиях. Почему все-таки вы завидуете нашей профессии?

— Власть. Кураторы для меня — олицетворение власти.

— А, снова пастыри и овцы…— сказал Хайдаров.

Он не стал объяснять, что власть — космического психолога в частности — существует лишь тогда, когда есть две стороны. Готовая ее осуществить и готовая ее признать. Что в XXI веке немного найдется властолюбцев и почитателей власти, а поэтому они подозрительны для психолога, как люди, отступающие от нормы. Ему уже было ясно, что властная, резкая и самолюбивая женщина вряд ли могла быть «субъектом X». Скорее, оказавшись один на один с раненым, она бы голову сложила, но его бы вытащила из аварийного отсека, — не только из человеколюбия и чувства долга. Ведь Шерна был огромный и здоровенный мужчина, а она — маленькая и слабая. Вытащив его. Марта лучшим образом удовлетворила бы свое самолюбие.

— Вы возвращаетесь в свой Институт, на Луну? — спросил он.

— Да.

— Скоро ли у вас отпуск?

— Я только что из отпуска. Но в чем дело, куратор? Вы лучше скажите прямо, что вас интересует.

— Пожалуйста. Где вы были в момент метеорной атаки?

— Ах, вот так… — сказала пассажирка. — Вы из Института космических психологов? Что за дело ИКП до метеорных атак и прочей прозы?

— Я говорю с вами от имени экипажа.

— Экипаж… Ах, вот так. Чем же интересуется экипаж: метеорной атакой, или мною?

— Вами.

— Тогда я отказываюсь говорить.

— Простите, — смиренно проговорил Хайдаров. — Я думал, вы знаете. Во время атаки смертельно ранен человек.

— Кто?!

— Филип Шерна.

— Какое несчастье, — с едва скрытым облегчением пробормотала пассажирка. — Теперь я понимаю. Он безнадежен?

Хайдаров рассказал то, что знал: тело заморозили только через двенадцать минут после клинической, смерти, и в малой ракете-контейнере отправили на Землю. Смогут ли там оживить — неизвестно. Судовой врач полагает, что шансов нет.

— Жаль его, — сказала Марта. — Я была едва знакома с ним. Мне говорили — он выдающийся человек.

Николай всмотрелся в ее лицо и перевел взгляд на шкалу акселерометра. Первые три, цифры — 0, 11 — ярко и неподвижно сияли в темноте окошечка. Корабль неслышимо плыл по Корабельной орбите, чуть вытянутому эллипсу, увешанному маяками — по. темной дороге длиной в сто тридцать тысяч километров, которую он пробегай за двадцать четыре часа, оставаясь при этом как бы на месте, в зените западного побережья Африки, и если там сейчас была ночь и облака не застлали небо, то Люди, подняв глаза, могли Видеть яркую, медленно мигающую звезду, — корабль вертелся вокруг центра тяжести, поддерживая ускорение с точностью до одной сотой земной силы тяготения, о чем и свидетельствовал акселерометр. Ноль одиннадцать и что-то еще — четвертая и пятая цифры все время, менялись, особенно пятая, она в неистовой спешке стремилась сообщить о каждой десятитысячной доле «же», она отзывалась на каждый шаг вахтенного штурмана в третьем уровне рубки, на движение пневматического лифта, поднимающего из кладовой завтрак для пассажиров, и совсем, уже с безумной скоростью, так что цифры сливались в мерцающий голубой прямоугольник, пыталась успеть при включениях корректировочных двигателей.

Глядя на акселерометр, Хайдаров спросил:

— Иными словами, Шерна вам не нравился?

Она спокойно уточнила:

— Не понравился. Я видела его в кают-компании, счетом три раза. Или четыре.

Редкий случай, — сказал Хайдаров, — Филипа все любили..

— Именно, куратор. Поэтому он не понравился мне. Профессиональный обаятель, стрелок-без-промаха… Вас шокирует мой непочтительный тон?

Хайдаров пожал плечами. Он и сам недолюбливал Филипа. Куратор должен быть обаятельным — но в меру. Личность его должна быть концентрированной, как химикат. Без воды. Демонстрироваться могут лишь те качества, которые. повышают доверие к личности куратора. А Шерна был артистичен, шумлив — душа общества — и в нем было что-то мушкетерское или флибустьерское, каска и полускафандр сидели на нем, как широкополая шляпа и кафтан с кружевами. Он был пышен. Бедняга Филип, подумал Хайдаров. Я недолюбливал тебя, но твоя гибель оставит во мне зарубку. Ты был слишком красив и пышен, смерть не по тебе.

— То есть вам Шерна не показался замкнутым и надменным человеком? — спросил он.

— Замкнутым — ни в коем случае. Хотя… Он всегда был сам но себе. А в момент аварии я была в каюте Бориса Гольданского, своего коллеги с Деймоса…

Еще один долой, остаются двое, подумал Хайдаров. Борис Гольданский — в числе вызванных для беседам

— Послушайте, куратор. Что вы ищете в корабле? Искать надо в космосе.

Здесь Николай совершил поступок, для куратора непростительный. Он выкатил глаза и замер. Не потому, что его удивили слова Марты Стоник. Просто он понял, что остаются отнюдь не двое. Остаются все пятнадцать пассажиров, потому что Оккам «обегающий компьютер». Он непрерывно переключается с объекта на объект. Например, членов экипажа он обегает с интервалом в пять секунд, а пассажиров — с интервалом в сорок — шестьдесят секунд, смотря по ситуации в корабле. В интервалах люди не контролируются. Значит, любой пассажир четвертого уровня имел целую минуту, чтобы подняться в кают-компанию, попасть в аварию вместе с Шерной, и бросить его. «Ай-ай-ай… прокряхтел про себя Хайдаров. — Все-таки пятнадцать человек…» — и увидел, что на лице пассажирки появляется изумление.

— Виноват, поперхнулся, — бодро солгал он. — Виноват. Кого надо искать в космосе?.

Она подняла левую бровь. Это у нее великолепно получалось.

— Так уж сразу и «кого»,-сказала она, глядя на оружейный шкаф. — Установили, что пробило обшивку?

— Внесистемный метеорит, — сказал Хайдаров.

Стоник презрительно фыркнула.

— Извините, я профан, — сказал Хайдаров. — Мне было сказано мельком: внесистемный метеорит.

Стоник буравила его огненными левантийскими глазами.

— Вы гуманитарий, с вас взятки гладки. Но экипаж! Специалисты — «Голубая лента», кажется? Рекордсмены! Интересно, что у них на уме…

— Экипаж считается одним из лучших в Межплатрансе, — корректно заметил Хайдаров. Од определенно не завидовал тем, кому приходится работать с доктором Стоник.

Она снова сменила тон:

— Я знаю, я несправедливый человек. Но оставим это. Куратор, метеорит не подпадает под стандартную классификацию!

Будь у кураторов профессиональный девиз, он звучал бы кратко «Выслушай!». Хайдаров спросил:

— В чем же?

— Во всем, кроме скорости. Любая скорость свыше стольких-то километров в секунду считается внесистемной, что, я надеюсь, известно даже кураторам.

Хайдаров скромно поклонился, Стоник подозрительно спросила:

— У вас есть вторая специальность?

— Инженерная математика.

— О-а! Тогда вы поймете. Скорость у него была какаято чудовищная — почему и не подействовала метеорная защита. Не меньше двухсот километров в секунду. Слушайте дальше: входное отверстие в броне имело восемь миллиметров в диаметре. Вам ясно?

— Очевидно, метеорит был пяти-шести миллиметров в поперечнике, так я понимаю?

— Не больше пяти. Но метеорит обычной формы, шарообразной в первом приближении, весил бы при диаметре пять всего один грамм. И при любой, повторяю, при любой скорости, сгорел бы в наружной броне. А этот прошел внутрь, и сгорел в третьем слое, понимаете? Я проделала расчеты. Так называемый метеорит был стержнем, предпочтительно из карбида вольфрама или чистого вольфрама, диаметром четырнадцать миллиметров и длиной около сотни. Он весил двадцать-тридцать граммов!