И вот караван вояжеров уже готов. А тут как гром среди ясного неба: "Ваня, ты не прав!" - говорят, и по шапке, и по шапке.

Может конечно, оно и не так было, но близко к тексту и насчет "шапки", видимо, тоже.

Короче, дали команды "отбой" и "разойдись"!

За событиями этими я следил вполглаза и слушал вполуха, а сам прикидывал свой вариант. Начал с того, что выяснил реальное положение дел. Вот как оно выглядело. В июле 1986 года на Красной площади финишировал экипаж португальских журналистов - Карлуш Финну, Нуно Вашку и еще какой-то третий с ними (говорят, что якобы телеоператор - ну пусть будет телеоператор). Так вот, этой тройке удалось домчать от башни Белем (историческое место старта путешественников в Лиссабоне) до Спасской башни Кремля за пятедесят один час тридцать минут, а это, по подсчетам португальцев, больше пяти тысяч ста километров. Что за автомобиль под ними был, нигде толком не говорилось. Нашлось в конце конце единственное фото, а точнее - плохая его ксерокопия, где журналисты и их автомобиль запечатлены на фоне Спасское башни.

Из снимка можно было понять, что автомобиль марки "Остин", а вот какая модель - черт его знает. Мало того, что сама копия фото отвратительная, так еще весь автомобиль рекламными наклейками заляпан. Поди разберись тут! Пришлось потревожить нашего редакционного маэстро - Льва Шугурова.

В "камере" (как называл Шугуров свою комнату) мне повезло на редкость: Шугурова не терзали по телефону, у него не было ни одного посетителя, и он не успел зарыться в работу.

- Михалыч, привет, - сказал я, садясь рядом, снял телефонную трубку и положил около аппарата. Набрал "пятерку" - чтоб не гудела.

- Здравия желаю, - рявкнул Шугуров, что говорило о хорошем настроении. Я тут же подсунул ему копию фотографии и спросил об автомобиле на ней.

Лев Михайлович посмотрел на изображение, болезненно скривившись от его безобразного качества, снял очки и поднес злосчастный листок к самому носу.

- Так-так, что "Остин" - это понятно - сказал он секунд через пять, а затем, как бы принюхавшись к изображению, продолжил: - А вот модель, судя по контурам бампера и крыльев, "монтего".

Шугуров развернулся, не глядя взял, с полки каталог автомобилей, почти мгновенно нашел нужную страницу и, ткнув пальцем в ее край, сказал:

- Вот смотри, это, кажется, он самый. Похож?

- Действительно, Михалыч, он и есть!

- Рад стараться! - все так же весело гаркнул Шугуров и не удержался, добавил в том же ключе любимую присказку, пародируя досаафовских полковников:

- Армия - лучшая школа! ДОСААФ - колыбель армии! - Нацепил очки и мгновенно выключился.

То, что я узнал в каталоге, не порадовало меня. Получалось, что португальцы ехали на самой мощной модификации "Остина-монтего", а это ни много ни мало сто семнадцать лошадиных, сил и скорость сто восемьдесят пять километров в час! Причем, скорее всего, даже не сто восемьдесят, а двести с лихом наберется. Что я мог противопоставить им? Полуторалитровую "Самару" с ее семьюдесятью силишками и предельной скоростью сто пятьдесят пять? Это нереально. Семь стран, восемь границ, путаница дорог. Достаточно один раз заблудиться, и все. Если бы скорость хоть сто восемьдесят пять - это уже часа три-четыре даст.

Махнул я на завод в Тольятти к своим приятелям по спорту. Говорю, так, мод, и так - нужен мощный мотор. "Это раз плюнуть, - отвечают они, - здесь, - говорят, - урежем, здесь расточим, это укоротим, а это удлиним - "лошадей" сто двадцать верных будет. "А надолго ли хватит движка?" - спрашиваю я. "Ну, - прикидывают они, - гонки на две-три хватит". Тогда я открываю карты и объясняю, что мотор сверхнадежный нужен. Такой, чтобы на пике мощности вытянул не меньше тридцати тысяч километров. "Э-э, - ответил один, - такое только в сказках бывает да у капиталистов проклятых!" Другой пояснил еще проще: "То, что ты хочешь,- приятель, называется "И рыбку съесть, и на х.. сесть!" Об этом я и сам догадывался, но всегда приятно услышать оценку из уст специалистов.

- Ладно, - говорю, - кончаем ликбез и переходим к реальности. Сколько можно выжать из двигателя при той надежности, которую я назвал?

- Это нужно взять самый что ни на есть рассерийный двигатель и "вылизать" у него все, как у кота яйца. Ну, может, поджать чуток, - обозначил уровень форсировки мой приятель четким инженерным языком и подытожил: - В общем, сил девяносто получится, не больше.

- Какая скорость при этом?

- Если на хороших маслах обкатать да на хороших шинах, то, думаю, сто девяносто потянет... Хотя нет, вру. Ты же небось прожекторов да "противотуманок" спереди понавешаешь?

- Естественно! Я разве похож на самоубийцу?

- Тогда только сто восемьдесят.

На этом и порешили, с тем я и вернулся в Москву.

Через неделю, а может и две, звонит мне из международного отдела СЖ (Союза журналистов СССР) референт по Западной Европе некто Владимир Соловьев (ярый, к слову будет сказано, автолюбитель) и спрашивает:

- Что делать будем? Тут из Лиссабона вызов пришел.

- Прекрасно, - спокойно отвечаю я.

- Чего же прекрасного? У нашего начальства идиосинкразия к Лиссабону! Только при упоминании о нем чесаться начинают и нервный тик одолевает. Они небось и забыли, что город так называется - для них Лиссабон табу и прямая ассоциация с недавним пинком.

- Володя, не крути мне... голову! Ты прекрасно знаешь, что делать. Дай нейтральный ответ,- поблагодари и замолкни на год. А так, глядишь, либо осел сдохнет, либо, эмир (или кто там у Ходжи Насреддина?) отдаст Богу душу. - Я в общем-то так и собирался сделать. Напишу, что, мол, в связи с финансовыми затруднениями в этом году не имеем возможности. Так?

- Конечно! Давай действуй!

Кстати, Владимир Соловьев в моей модели пробега был членом экипажа и... главной головной болью. Но об этом я еще успею рассказать (про головную боль), а начну с модели, причем издалека.

Организовывать всякое разное, сколачивать, учить, натаскивать приходилось за свои сорок неполных лет довольно много и часто - нет смысла не только рассказывать, но и перечислять. Если уж и заострять внимание на этой теме, то резонней хотя бы вкратце рассказать о другом. О том, что мои "университеты" по этой части проходили шиворот-навыворот, не от простого к сложному, а сразу с решения задач, где ошибка вполне могла стоить жизни, а то и жизней. Приходилось просчитывать каждый шаг, причем "каждый шаг" в прямом смысле. А было мне тогда лет тринадцать.

Если воспользоваться терминологией братьев Стругацких из их повести "Пикник на обочине", то я уже в шестом классе был своего рода сталкером, а наша "зона" находилась под Ленинградом в районе Мги. Это одно из мест, где прорывали кольцо блокады и шли жуткие бои. Когда же их волна отхлынула на запад, то в "зоне" все осталось как есть - нетронутым болота да топи, островки среди них, а на этих чисто выбритых осколками и перепаханных взрывами островках траншеи, а в траншеях, рядом с ними и вокруг них - 1943 году война, смерть.

Прошло двадцать лет, островки кое-где обросли молодыми рощицами, пропитанная толовой гарью и кровью земля покрылась травой, побурел и поржавел металл, но война и смерть из этих мест так и не ушли. Продолжали раздаваться взрывы, гибли люди.

Туда, в запретную зону, или просто "зону", и ходили мы - ленинградские мальчишки начала шестидесятых. Ходили упорно, несмотря на то, что чуть ли не каждую неделю кто-нибудь подрывался на мине, снаряде или гранате. Мы привыкли к этому. Нас не удивляли поляны, усыпанные касками с лежавшими в них черепами, не пугали минные поля, не останавливали трагические исходы. Мы ходили и ходили в "зону". Зачем? Романтика риска? Романтика - безусловно, но не риска.

Здесь притягивало совсем другое. Это я понял гораздо позже. Мы говорили себе, что идем за оружием, и действительно находили его, но ржавое и давно уже негодное. Нас тянуло в "зону" поразительное по остроте ощущение - там был другой мир. Мир с иным временем, который не умер двадцать лет назад, а продолжал жить сам по себе. Его можно было увидеть, его можно было коснуться, с ним можно было общаться, хотя стоило все это порой слишком дорого.