Соседи, те и вовсе не сокрушались по поводу смерти Карре. Хотя местные упыри, которым не терпелось ее отзудить, малость приуныли. Среди них было три сексуальных маньяка. Эрманно, 42 года, по кличке «Плавленый сырок»; Себастьяно, 16 лет, кликуха «Иранский прыщ», и Джанни-мандаешка, прозванный так за то, что показывал кому ни попадя плакат с шалавой месяца из журнала только для мужчин и приговаривал: «Вот у этой я бы схомячил сиповку».

Смерть Карре стала самым настоящим триллером.

Следствие поручили вести комиссару Монтанари. Комиссар нервно покуривал. И нервно расхаживал по кабинету, строя догадки о том, кто же все-таки пришил Карре. Комиссар хлестал кофе чашку за чашкой. Ему было не по себе. Вдруг он вспомнил, что во всех детективах самым непредсказуемым образом убийство совершал мажордом. Комиссар Монтанари ухмыльнулся, довольный собой.

В своем жилдоме Джанни рассматривал фото Элеоноры Казаленьо и обливался потом. Он отдал бы все, чтобы быть Сгарби и взять ее на постель. В задумчивости он поставил на огонь кастрюльку с водой и приготовил себе две сосиски «Джо» с начинкой из тертого сыра. В глубине души Джанни тоже был доволен собой.

Комиссар Монтанари нажал на звонок в доме Алессио. Приторчавший Алессио занимался оральным сексом с шестимесячной тосканской овчаркой Пуччи.

— Кто тама? — спросил Алессио, отпустив лапы животного. Пес, застигнутый врасплох, раздраженно залаял.

— Свои! — гаркнул Монтанари.

— Я нету свои, — откликнулся Алессио на безнадежном итальянском.

Второпях одевшись, Алессио бросился за газовым пистолетом «Оклахома», который купил в рассрочку два года назад. Он подошел к двери и что было мочи выпалил:

— Кто тама?

— Свои! — снова протрубил комиссар Монтанари.

Доев сосиски, Джанни открыл дверцу буфета и достал два желтых, полуразложившихся ошметка, вырванных из одного места Карре.

— Это что за бледная спирохета? — вскрикнул Джанни.

Он даже не осознавал, какое тяжкое преступление совершил, убив Карре, чтобы вырезать ее гениталии. Джанни не был виноват в своих поступках. Его отец был фанатом «Сампдории». Стоило его любимчикам продуть, как он насиловал сына Пиццаматиком. А потом заставлял Джанни есть одну и ту же подгорелую пиццу Катари́, которую по субботам стряпал со своими родичами. С годами все это развило в Джанни комплекс подавленной жестокости на сексуальной почве. Через секс Джанни давал волю своим страшным детским переживаниям.

На похоронах Карре никогошеньки не было, потому что по Raidue показывали специальный репортаж Ауджаса о смерти Карре. Комиссар Монтанари продирался сквозь яростную толпу, ведя за собой этого вонючего карлика Алессио, который вопил:

— Я нету вина, я алиби собак!

В тот вечер, когда было совершено убийство, Алессио действительно был с Пуччи.

Себастьяно, тот самый, по кличке «Иранский прыщ» («прыщ», потому что был весь в прыщах, «иранский», потому что на уроке географии брякнул однажды, что Иран — это столица Ирака), испытывал угрызения совести. Он присутствовал при убийстве, а теперь смотрел по телику, как двое полицейских сажают в скотовозку этого пельменя Алессио. Алессио напрасно умолял полицейских справиться у Пуччи, где он был в вечер убийства. Отягчающим обстоятельством для Алессио являлось то, что он якобы жестоко обращался с животными, хотя мнения Пуччи по этому вопросу никто, понятное дело, не спрашивал.

А Пуччи и впрямь был голубым псом.

Джанни слушал репортера и посмеивался. Он наблюдал за реконструкцией убийства и с видом знатока давал оценку интервью негодующих соседок Карре.

— Бедная, бедная Карре, — причитали они в один голос. — Этот кошмарный мажордом.

Джанни открыл банку фиников в сиропе — так себе, и заглотил с дюжину.

Комиссар Монтанари чувствовал себя Богом.

Дело было раскрыто. Раз-два, и готово. Он мог рассчитывать на повышение. Комиссар взволнованно потирал свой значок, прикидывая, какое звание ему дадут.

Себастьяно переступил порог комиссариата. Прождал полчаса и был принят. За эти полчаса он вспомнил, как в детстве играл с кузнечиками. Он отрывал им задние лапки и засовывал кузнечиков в попу младшему брату, которому было два годика.

— Я знаю, кто убийца, — сказал Себастьяно капралу Пакканьини, толстому балбесу, который прилежно записывал каждое слово посетителя. — Это Джанни Ла Порта, по прозвищу «мандаешка». Это он прикокнул Карре, потому что он больной. Так что выпускайте мажордома.

На следующий день Ауджас вел прямой репортаж из тюрьмы Сан-Витторе. Джанни согласился дать интервью в обмен на бесплатное подключение к Интернету и годовой допуск к сайту «real pussy»[4] — более 8.000 фото женских детородных органов сборно-разборного типа в программе Windows «Разрежь и склей».

На унылой окраине города лил горючие слезы комиссар Монтанари.

Про то, как издательство «Эйнауди» собиралось отправить меня на Тур де Франс 1997. Для раскрутки моего нового романа «Пуэрто-Плата Маркет». Я должен был победить. Пешкодралом. Пока я дохнул в койке, позвонило «Эйнауди». И сказало:

— Ты едешь в Париж. И побеждаешь в Туре. Теперь уже мало показаться в шоу Костанцо, разорвать фотографию Папы, когда поешь в программе у Баудо, или засняться на Canale 5, лежа в постели со Сгарби! Сегодня для настоящей литературы нужен особый подход. Мы будем делать ставку на новое. И это новое — ты.

Короче, стандартный проект «Альдо Нове» по оптимизации чего-то там, занимающего отдельную нишу в процессе товарооборота! Сквозь сон я буркнул «да», лишь бы не перечить издательству. И сварил себе кофе, думая о многом таком, что еще случается в жизни.

Я думал о новых альбомах Moby, которые ставила мне Изабелла. Я думал, что техно будущего — это единственная классическая музыка, которая будет хорошо продаваться. Я был без ума от DJ Shadow. И от того, насколько Daft Punk были похожи на Kraftwerk, так казалось мне в детстве. В этот момент раздался звонок, и мне вручили чемоданчик с фирменным набором «Эйнауди» для победы в Тур де Франс. Пешкодралом.

Набор включал костюм Человека-паука, билет в Париж (туда), разъемный велосипед (уже разобранный) и порох «Эйнауди» для ног. Потом я внезапно оказался в парижской гостинице. Туда прискакал табун порнозвезд и Томмазо Лабранка. Томмазо Лабранка выступал за «Фельтринелли», потому что в этом сне «Фельтринелли» выпускало его «Чальтрона Хескона». Никколо Амманити и Тициано Скарпы не было, но мне это уже было по пистолету: кругом шныряло столько порнозвезд. Я смотрел на них из лифта гостиницы, в которую заехал. Томмазо Лабранка был одет от Mazinga Z. А на спине у него было написано «Feltrinelli».

Каждый предмет был больше остальных предметов, как это всегда бывает во сне, и менялся вместе с обстановкой. Глянешь, а они уже другие. Лабранка помог мне приторочить к спине нашивку «Einaudi». Гостиница была такой же, как в Реджо Эмилии. Я ездил туда в прошлом году и что-то там зачитывал вместе с Каличети, человеком-легендой. Потом гостиница превратилась в стартовую площадку Тура. Я обходил стороной журналистов, которые спрашивали меня о будущем итальянской литературы. Я чувствовал себя Ино.

Я был совсем один. Как и в жизни, в этом сне я не был полностью счастлив. Я смотрел на Париж. Он сдавливал меня в объятиях домов и колоколен так, будто я сидел на лекции по архитектуре. После того как был дан старт, Лабранка резко ушел в отрыв и возглавил гонку. Я замешкался на стартовой линии. У меня никак не получалось выиграть, ведь я совсем не знал французского. К тому же я постоянно отвлекался на порнозвезд. Они танцевали возле пункта раздачи бутербродов. Но вот я навел справки у какого-то дядьки и начал гонку. Я пытался вспомнить то, чему учил меня Репетти: для победы в Туре необходимо наладить правильное дыхание. По сути речь шла о технике позитивной визуализации дыхания. Я хотел домой — смотреть интерактивный cd-rom «История кинофантастики». Этот сидюк я купил в Галерее Рикорди за 99.000 лир. Сидел бы себе и смотрел в охоточку. А тут я и так уже отстал от основной группы на целых пять минут. Поэтому я кааак рванул — ну вылитый Джерри!