Многая лета Федерико Феллини и успехов в работе Вам.

Когда я вижу на улице парней и девчонок моего возраста, когда я вижу, как они там клеются, я прямо с пол-оборота завожусь.

Ненависть — это вам не просто враждебность я не знаю к кому. Это когда тебе охота уже провернуть языки в едальничке у этих кадрушек.

Ты даже не можешь спросить, а можно ли тебе.

Ты только можешь сесть на поезд.

Пока ждешь поезда, стоишь и ненавидишь. И ни одна с тобой не пососется.

Тогда ты приезжаешь домой, смотришь в окно и думаешь о работе.

Я Адзурро. Мне семнадцать. Я Лев.

Я изобрел мордорубку.

Вынул из настольной лампы стержень и присобачил к нему мясорубку.

Мать ничего не знает.

Первая любовь была у меня в семь лет. Мариелла приехала из Катании. Мы учились в одном классе. Она мне нравилась, поэтому я мечтал, что мы будем жить вместе.

Я смотрел на ее кожу и говорил. Она говорила, что ей пора.

Однажды она плюнула мне в моську. Я почувствовал, как ее слюна сочится у меня между губ.

Это была любовь.

С тех пор я все время хочу, чтобы девушка снова меня поцеловала. Я хочу снова почувствовать вкус девичьей слюны.

Но девушки целовали не меня.

Как-то был я в Приматиччо и видел там одну. Она была как последняя жена Костанцо.

Она закрыла глаза, высунула язык и кончиком трогала язык какого-то местного углумка.

Так я решил соорудить мордорубку.

Если девушка не снимается, она идет себе по улице.

Тогда самое время действовать. Когда я принимаюсь за дело, мне явно лучшеет. Я могу отплатить за обиды. Жизнь становится совсем другой.

Я встаю перед этими двумя и подключаю свой миксер к автомобильным аккумуляторам.

Язык — это всего лишь бифштекс, смоченный девичьей слюной.

А при прокрутке все мясо одинаковое.

Когда мне было 24, я встретил Марию. За десятку я смотрел, как она трогает себя в туалете бара «Нил».

Я мечтал о том, что будет, когда мы поженимся. Но летом Мария переехала в Беллинцону.

Бляди не целуются.

Ты можешь протянуть их и в хвост и в гриву меньше, чем за двести тысяч, если им уже сороковник, или за пол-лимона, если еще молодухи, но целоваться они не будут.

Вот этого я ну никак не прорублю.

От моей мордорубки много крови. Так устроен организм. В более справедливом обществе она не пригодится. Там и у меня будет девушка. И мы будем ходить на ипподром. Я буду смотреть ей в глаза. Чего-то говорить.

Моя мордорубка не особо и дорогая. Потому что я сладил ее из подручных материалов. Ну, а лампа все равно шла на выброс.

Меня зовут Андреа Гарано. Мне двадцать три, и у меня есть стереосистема. А еще у меня головка — бобо, потому что в нее вошли Программы доступа. Они там химичат себе, ну, химическими элементами, которые у меня в мозгах.

Так что я если соседкину дверь подпалю и все ее бунгало с потрохами выгорит, тут моей вины нету. Это меня те мужики прививают, что гонят про канализацию в Пакистане при запуске Программ доступа.

Заставку Программ я знаю с двенадцати лет. Просто у брательника был такой диск одной греческой, что ли группы, которая потом распалась. У них еще название «Aphrodite's Child», типа дети дьявола в переводе («child» по-английски значит «демон», английский мы в школе проходили). Конверт у диска весь красный, а на конверте номер: 666.

Это номер Программ доступа.

Когда кончается реклама, пару минут тихо так и не видно ни шиша, а на самом деле видно Нефала, страшного дьявола.

После этого начинаются сами Программы с этой их музычкой. Вот тогда уже полные кранты настают. Я бухаюсь на колени перед ящиком и слушаю, слушаю, ни слова не пропущу из Программ доступа: три, два, один — пуск.

Я и телик пробовал сменить. Программы все равно идут. С той же заставкой. Даже по Грюндигу. Тот же ведущий, те же гости перетирают про то, как обчество типа борется с этим — рассеянным склерозом. Только на их физиях крупными буквами написано, что всю эту байду про склероз они разводят для того, чтобы направить мне послания, которые я, хоть убей, не секу. Нет, они явно хотят меня слить.

Вот иду я по улице, и никто на меня не смотрит, и снова начинается этот базар про рассеянный склероз у карапузов там до шести лет, и никто не представится членом туринского кегль-клуба и что он типа интересуется подростками-маргиналами. Такое бывает только когда бывают Программы доступа.

Слушаю я их, слушаю, пока не начинаю раскачиваться, как бамбук: взад-вперед, взад-вперед. Сижу на ковре, раскачиваюсь и пялюсь на ведущего. А он возьмет да и спросит, с чего это, мол, одни гости вдруг решили обратиться с парламентским запросом, а другие вынуждены зачем-то звонить в консульство, точно уж не помню зачем; а эта их музычка все музычит и музычит, прямо посередке мозгов, и выталкивает меня из дома совершать убийства.

Совершать убийства и кричать криком, покуда синьора Коллура с нижнего этажа не вызовет полицию. А Программы доступа все идут. Бабы там все толкают о правах инвалидов из числа госслужащих, а ведущая вдруг так выпялится в камеру, и на секунду все замолкает, даже песняк Aphrodite's Child замолкает.

Тут уж я беру опасную бритву, режу себе запястья и слушаю, что скажет ведущий. Ведущий велит слушать те слова с дисков Black Sabbath, только перевернутые, чтобы у меня разорвало мозги, чтобы все кругом разорвалось и кровища бы хлынула с телеканалов и полилась бы из моих запястий.

Ну и как я теперь скажу обо всем жене, как дозвонюсь и скажу ей, что нам еще трехлетнюю ссуду за квартиру выплачивать и двухлетнюю ссуду за тратататата

За машину. Ща я припаркуюсь прямо тут, прямо посреди площади Лорето. Ща я припаркуюсь, ща. Как дети-то жить будут — ума не приложу. Безмазняк полный. Вот ща-ща

Так поливает... Поставлю-ка лайбу у заправки, так... Ты подумай, как кровь в жилах стучит, а все тело мандраж колотит. Вот ща-ща

Зовут меня Луиджи. Мне двадцать восемь.

Меня поперли с работы, и этот дождик, вот сегодня, он такой нежный, такой мокрый. Надо бы звякнуть Бертони, сказать, чтобы взял ключи от конторы. Вот ща-ща

Поливает площадь Аргентины. Помню как

В детстве мама все говорила (чего это я вдруг про это?), говорила мама, что каждая капля, что падает на землю или на карнизы автогриля или там куда еще, каждая капля — это вроде как мысль: вначале она выпарилась, а теперь типа снова на землю вернулась.

Я и знать не знаю, что будет завтра-послезавтра, в жизни соскок вышел, надо переопределиться, понять надо

Дом за детьми останется, если удержу дом, на паях ведь он, вот ща...

Ща. Выхожу из машины. Вот ща поливает, и я выхожу из машины, выхожу, от дождя меня уже повело, и я так на секундочку стопорюсь, и гляжу на дождь, и слышу, как он катится по моим щекам, по моему