За словом «любовь» последовало слово «дружба». Пришло ощущение одиночества. Пришло и уже не отпускало его ни на минуту. Он впал в панику и попросился обратно в Россию. Ему сказали: «Нет!» Ему сказали: «Ты знал, на что шёл. Так что изволь исполнять свой долг». Ему сказали: «Такие, как ты, никогда обратно не возвращаются. Выкинь эту надежду из головы раз и навсегда».

Возможно, Германия есть исключение на Западе. После разгрома в войне тут рухнули все сдерживающие начала. Состояние безнравственности и безответственности оказалось удобным для немцев. Они к нему привыкли и извлекают из него всяческую выгоду. Но по его наблюдению, и другие страны Запада движутся в том же направлении. А на горизонте — война.

Если уж речь зашла о таких серьёзных вещах, то он имеет на этот счёт определённое мнение, которое он вынашивал годами: Западная Германия есть ключ к решению всех основных проблем мировой политики как с той, так и с другой стороны. Борьба за Западную Германию скоро станет борьбой за лучшие исходные позиции в будущей мировой войне. И для него, для Немца, это хорошо: его ещё долго не спишут в расход, он ещё долго будет нужен Москве.

В своих бесконечных разъездах по стране он привык размышлять. Однажды он шутки ради послал в Москву свои общие рассуждения о состоянии Западной Германии и её возможной роли в будущем. Из Москвы немедленно пришло распоряжение продолжать размышлять в том же духе. И он стал мыслителем. Агент-мыслитель! Было ли нечто подобное в прошлой истории?

Он не воспринял приказ Москвы всерьёз и ошарашил её подробнейшим «теоретическим» отчётом об американской армии в Германии и о бундесвере. В Москве поднялась паника: его данные не совпадали с теми, какие военная разведка собрала за последние десять лет. Его заподозрили в том, что он продался американцам и прислал дезинформацию с их ведома.

К счастью, его не успели убрать. Его информация стала подтверждаться новыми сообщениями военной разведки. Москва приказала ему прекратить «самодеятельность» и «не соваться не в своё дело». После этого он, проносясь на машине мимо объектов военного значения, лишь прищуривал глаза и презрительно усмехался. Ему предназначалась более грязная работа, требующая, однако, более высокого интеллекта, чем военная разведка. Как понять этот парадокс?

Он мчался на максимальной скорости, на какую была способна машина. Мчаться вот так, стремительно обгоняя другие машины и виртуозно лавируя между ними в миллиметре от смертельного риска, было единственным, что ещё волновало его. Он мог бы стать выдающимся гонщиком, как в своё время мог стать лётчиком-испытателем, но Москва запретила. Он с горя запил. Его навестили «друзья» и предложили: либо кончай валять дурака, либо... Он выбрал первое. Свобода! Хороша свобода, если каждый твой шаг рассчитан в Москве и контролируется Москвою.

В Москве не имеют понятия о том, что такое свобода в западном смысле. За западную свободу приходится платить потерей той свободы, которую мы не ценим и даже не замечаем у себя дома. У нас люди свободны от тех внутренних забот, которые превращают нашу жизнь здесь, на Западе, в состояние непреходящего ужаса.

Думай что хочешь. Делай что хочешь. Говори что хочешь. Езжай куда хочешь. Выбирай что хочешь. Это все тут, конечно, есть. Но тут есть ещё кое-что другое. То, что ты захочешь выбрать или совершить, т.е. само твоё желание определено и предопределено другими людьми и от тебя не зависящими обстоятельствами. Чтобы наслаждаться свободой, нужны деньги. Их надо зарабатывать. А для этого из мира кричащих реклам, вопящих экранов и зовущих страниц журналов спуститься в преисподнюю общества. Он бы посылал советских пропагандистов на стажировку на Запад, причём без денег и без протекции. Пусть сами ищут работу и добывают средства существования. Впрочем, у них остаётся надежда вернуться домой с чемоданами дешёвых здесь, но безумно дорогих в России тряпок. Чтобы ощутить западную свободу сполна, надо потерять всякую надежду потерять эту свободу. Западная свобода для русского человека есть прежде всего одиночество.

Он только что выполнил задание Москвы, ничего общего не имеющее с его ролью «мыслителя». Оно касалось советского дирижёра, решившего остаться на Западе во имя свободы творчества. Он должен был обнаружить местонахождение дирижёра и устроить ему «неофициальную встречу с представителями советского посольства на нейтральной почве». Местонахождение дирижёра он обнаружил легко. У него возникло подозрение, что местные власти умышленно не очень тщательно скрывали его. Никакой охраны не было, если не считать служащих отеля. Он представился журналистом, и словоохотливый администратор рассказал ему больше того, что ему требовалось. Он связался с «представителями посольства» и сообщил им, что они могут нанести визит дирижёру без всяких формальностей и препятствий. И без предупреждения, конечно. На другой день он прочитал сообщение в газетах о том, что советский дирижёр, решивший остаться на Западе, повесился на своём брючном ремне в номере такой-то гостиницы. Повесился от тоски по Родине и страха одиночества. Вполне разумное объяснение, подумал он. Но чтобы повеситься на брючном ремне, надо основательно повозиться. Впрочем, полиция вряд ли посмеет проделать следственный эксперимент.

Он ненавидел эту страну. Здесь он попусту растратил свою жизнь. Ни семьи. Ни детей. Ни друзей. Ни профессии. Ни любимого дела. Дороги. Города. Отели. Рестораны. Аэродромы. Короткие знакомства. И бесконечные газеты, журналы, книги, разговоры с незнакомыми людьми... Сначала это нравилось. Потом это было терпимо. Но вот на горизонте показалась старость, и на него повеяло ужасом одиночества. Иногда на него нападало нестерпимое желание вернуться в Москву. Но пока он сочинял письмо на эту тему, желание пропадало. А что в Москве? Там тоже ничего и никого. Жениться, обзаводиться детьми и друзьями уже поздно. Здесь, по крайней мере, уровень быта выше, чем в Москве. И он уже не сможет нормально жить в советских условиях. Он привык к свободе и комфорту. Так что надо в этой проклятой стране тянуть до последнего...

У него были знакомые из самых различных слоёв населения и самых различных возрастов и характеров, с которыми он иногда встречался в течение десятков лет: С некоторыми — довольно часто. И абсолютно никакой близости. Тут все рассчитано. Все экономится. Все за деньги. И в том числе — дружеские чувства и духовная близость. Чем больше даёшь человеку, тем ближе он тебе становится духовно. Однажды он вроде бы влюбился. И она его полюбила тоже — она сама первая призналась ему в любви. Они несколько месяцев жили вместе. Но они не могли прийти к соглашению по поводу каких-то мелких пустяков в брачном контракте, и брак не состоялся. И хорошо, что не состоялся, — так он решил, расставшись со своей любовью навечно и без всякого сожаления. Какой ужас, если бы у него появилась тут семья! Немецкая семья!.. Ну нет, лучше подохнуть в одиночку в доме для престарелых, чем в обществе практичных немецких членов семьи, которые наверняка сэкономят на его похоронах.

Мыслитель... Какой он мыслитель?! Одинокий человек, обречённый думать, чтобы хоть как-то заглушить тоску. Сегодня он решил не брать в машину очередную, свободную от предрассудков женщину, желающую передвигаться, жрать и спать даром. Выспаться решил. Смешно сказать — выспаться. Будет долгая бессонная ночь. И думы, думы, думы. Тяжёлые. Серые. И все одни и те же. Как же ему надоел этот Запад с его ложными и никчёмными проблемами! Как ему надоело думать... Не думать! Не думать! Не думать!.. Скорее бы советские войска пришли сюда. Здесь их давно ждут. С ужасом, но с облегчением. Хотя бы на несколько дней будет развлечение. Хотя бы раз он как следует напьётся со своими ребятами. Вот тогда немецкие женщины отдадутся нашим солдатам с удовольствием, бескорыстно и с чувством ответственности за судьбы цивилизации.