- А остальные куда? - быстро подсчитав, спросил Чита.

- В Дом ребенка, - ответил Сударь и засмеялся.

Он продолжал смеяться и тогда, когда ушли Надя и Чита. Смеясь, он подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, открыл дверцы и достал наркотик. После этого он еще несколько минут смеялся, а потом, тяжело вздохнув, лег на тахту и закрыл глаза. Полежав минуты три с закрытыми глазами, он сел к телефону и стал ждать звонка. Ровно в семь к нему позвонили. Перед тем как снять трубку, Сударь вытер вспотевшие ладони о лацкан пиджака и внимательно их осмотрел. Ладони были неестественного цвета.

«Завтра к гомеопату пойду, - подумал Сударь, - пусть пилюли пропишет».

Сударь снял трубку.

- Сань? - спросил глуховатый сильный голос. - Это ты, что ль?

- Да.

- Ну здравствуй. Как чувствуешь себя? Товар ничего?

- Марафет, что ли?

- Ишь пижон-то. Наркотик марафетом называешь… Смотри только слишком не шали.

- Я знаю норму, Прохор.

- Меня повидать не надо еще тебе, а? Не стыдно, а? Если стыдно - ты скажи, я пойму, я добрый. Это вы, молодежь, стыд забыли, а мы, старики, совестливые.

Сударь засмеялся и сказал:

- Стыдно.

- Гуще смейся, а то, слышится мне, притворяешься ты вроде.

- Честно.

- Ну тогда хорошо, миленький, тогда я не волнуюся…

- Не волнуйся.

- У меня за тебя по утрам сердце болит, Сань, все думаю про тебя, думаю… Жалею я тебя…

- Пожалел волк кобылу…

- Ну а когда повидаемся-то, Сань? - тоненько посмеявшись словам Сударя, спросил Прохор.

- Завтра. В девять. У «Форума».

- А это чего такое, «Форум»-то?

- Кино.

- А… А я думал, кинотеатр…

Сударь сказал:

- Шутник ты, Прохор, - и положил трубку.

Назавтра в девять вечера Прохор передал Сударю еще два грамма наркотика и «дал наводку» на скупку по Средне-Самсоньевскому переулку. В тот же вечер Сударь поехал к шоферу Виктору Ганкину, вызвал его тонким свистом и условился о встрече. А потом, купив в магазине две бутылки коньяку, отправился к Чите.

После первого грабежа Чита домой не возвращался, ночуя то у Нади, то у Сударя.

В кабинете у Садчикова Валя Росляков громил кибернетику, взывая к самым высоким идеалам гуманизма и человеколюбия.

- Она сделает мир шахматной доской, эта проклятая кибернетика! Она превратила людей в роботов!

- Ты с чего это? - поинтересовался Костенко. - Снова ходил на диспут динозавров с людьми?

- Нет, сидел у наших экспертов…

- Ну, извини.

- Да нет, ничего. А вообще-то черт-те что! Меня, индивида, проклятая кибернетика делает подопытным кроликом.

- А ты не хочешь?

- Не хочу.

- И правильно делаешь. А вот я очень хочу спать.

- Жалкие и ничтожные люди! - сказал Росляков. - Мне жаль тебя, Костенко. Ты не живешь вровень с эпохой.

- Ну, извини.

- Иди к черту! - рассердился Росляков.

- Далеко идти.

- Ничего, наши кибернетики рассчитают тебе точный маршрут…

- Ладно. Тогда подожду… Только при других не надо так про кибернетику… Ей, бедолаге, так доставалось от наших мудрецов… А что касается подопытных кроликов… Ими мы останемся, не развивайся кибернетика, матерь техники двадцатого века…

- А папаша этой матери - человек? Делаем иконы, а потом начинаем уговаривать самих же себя этим иконам поклоняться… Кто информирует кибернетическое устройство о том, что ему - будущему роботу - надлежит исполнить? Человек, Слава, человек, со всеми его слабостями, горестями и пристрастиями…

- Дурашка… Когда будут созданы саморегулирующиеся устройства, они не позволят машине делать то, что будет продиктовано пристрастностью или слабостью… Исходные данные машины не позволят ей творить зло.

- Это ты серьезно?

- Как тебе сказать… Вообще-то - в высшей мере серьезно… Успокаиваю себя…

- Ну вот! Так кто же прав? Да здравствует восемнадцатой век, Слава! Век самостоятельного мышления…

- Именно… Восемнадцатый век мыслил, потому-то девятнадцатый подарил нам электричество, железную дорогу и кинематограф… Тебе, Валя, в черносотенцы надо податься: они ведь тоже боятся нового… Ну, они - понятно, мыслишек не хватает, трусы внутри… Слушай, я тебя лучше уволю из нашей группы, а?

Вошел Садчиков и сказал:

- Давайте, ребята, на ул-лицу. Пожалуй, что на координации здесь останусь я. Это комиссар прав. Буду за связного. Позванивайте ко мне. Две к-копейки есть?

- Я запасся, - сказал Костенко, - в метро наменял.

- Ленька позвонит - я его к вам п-подключу. Этот старичок с бородкой, у-учитель его, гов-ворит, что к устному ему тоже нечего готовиться. Он у них лучший ученик по литературе. Так что, я д-думаю, он с вами погуляет. Карточка карточкой, а когда в лицо знаешь, оно всегда н-надежней.

- Осудят его? - спросил Костенко. - Или все же на поруки передадут?

- Какой судья попадется, - сказал Садчиков. - Раз на раз не приходится.

- Это будет идиотизмом, если парня посадят, - сказал Росляков. - Тюрьма - для преступников, а не для мальчишек.

- Какой он м-мальчишка? - возразил Садчиков. - Сейчас мальчишка кончается лет в тринадцать. Они, черти, образованные. С-смотри, как он стихи читает! Словно ему не семнадцать, а все тридцать пять.

- Ну и хорошо, - сказал Костенко, - жизни больше останется.

- Это как? - не понял Садчиков.

- А так. Чем он раньше все поймет и узнает, тем он больше отдаст - даже по времени. Они сейчас отдавать начинают в семнадцать лет, на заводе, со средним образованием, а мы? Только-только в двадцать три года диплом получали. Потом еще года два - дурни дурнями. Диплом - он красивый, да толку что, если синяков себе еще на морде не набил…

- Жаргон, жаргон, - сказал Садчиков. - «Морда» - это ч-что такое?

Росляков засмеялся и ответил:

- Это лицо по-древнерусски.

- Нет, а правда, - продолжал Костенко, заряжая пистолет, - вон Маша моя… Три года на заводе поработала, а сейчас ее можно с пятого курса без всякого диплома на оперативную работу брать.

- Во дает! - усмехнулся Росляков. - Как жену аттестует, а? Скромность украшает человека, ничего не скажешь.

- Так я ж не о себе.

- Муж и жена, - наставительно сказал Валя, - одна сатана. Будешь спорить?

- Спорить не буду.

- То-то же…

- Нет, не «то-то же», - усмехнулся он. - Я не буду спорить, потому что пословица есть: «Из двух спорящих виноват тот, кто умнее».

- Во дает! - повторил Росляков.

- Ладно, пошли Читу ловить, - сказал Костенко и подтолкнул плечом Рослякова, - а то у тебя сегодня настроение, как у протоиерея Введенского - только б дискутировать…

Они шли по улице Горького вразвалочку, два модно одетых молодых человека. Шли они не быстро и не медленно, весело о чем-то разговаривали, заигрывали с девушками, разглядывали ребят и подолгу топтались около продавцов книг. Со стороны могло показаться, что два бездельника просто-напросто убивают время. Походка сейчас у них была особенная - шаткая, ленивая, ноги они ставили чуть косолапо, так, как стало модным у пижонов после фильма «Великолепная семерка». Около «Арагви» к ним подключился третий - оперативник из пятидесятого отделения. Костенко оглядел его костюм и спросил:

- Ты что, по моде тридцать девятого года одеваешься? И еще шляпу напялил. Сейчас на улице двадцать градусов, а твоя зеленая панама за километр видна.

- Так я ж для маскировки, - улыбнулся оперативник. - Нас еще в школе учили, что шляпа меняет внешний облик до неузнаваемости…

- Для маскировки пойди и сними ее.

- И брюки поменяй, - предложил Валя, - а то у тебя не брюки, а залп гаубицы. Такие брюки сейчас уже не маскируют, а демаскируют.

- Не обижайся, - сказал Костенко, - он дело говорит. Мы здесь будем бродить, ты нас найдешь. А то сейчас ты как на маскарад вырядился; «мастодонт-62»…