В Усть-Каменской школе занимались весь июнь.

В тот год зима была слишком холодной даже для этих краев. В январе морозы доходили до шестидесяти. Жгучий, тяжелый туман висел над бревенчатым городом. По ночам скулили, царапали двери собаки, просясь в сени. Лопались и свивались в кольца возле столбов телефонные провода. По утрам, грея моторы, натужно ревели самолеты, но, порычав и посердившись, оставались на посадочной площадке, не осмеливаясь подняться в промороженное, белесое небо.

Занятий в школе не было целый месяц.

Теперь же, наверстывая упущенное за зиму, приходилось Юрке с Петькой заниматься в июне, да еще во вторую смену.

Юрка и Петька, удрав с уроков, ходили встречать первый пароход. Димка не ходил. Есть у Димки в таких делах какое-то особенное чутье, которое подсказывает ему, когда все сойдет гладко, а когда — нет.

И в прошлый и в позапрошлый год Димка ходил встречать пароход, а в этот не пошел.

Но именно в этот год пришел на урок директор и сделал перекличку. И как об этом догадался Димка и догадался ли, или все вышло само по себе, — Юрка с Петькой не знают. Во всяком случае, сейчас они завидуют Димкиной беззаботности, и, подойдя к школе, невольно замедляют шаги.

— Да бросьте вы, — говорит Димка, — ничего не будет.

— Тебе уж наверняка не будет… — мрачнеет Петька — Не мог предупредить…

— Да я не знал. Честно — не знал…

— Непонятный ты человек, Димка, — вздыхает Юрка, думая о предстоящей расправе: — Не поймешь, когда врешь, а когда — правду…

Димка смеется.

Четыре урока просидели Юрка с Петькой, поглядывая на дверь, прислушиваясь к шагам в скрипучем коридоре. А перед пятым, который вместо уехавшей учительницы физики проводил директор, стало на душе у Петьки особенно скучно.

Представил он себе, как придет домой… Мать торопливо нарежет хлеба, поставит перед ним тарелку с ухой. Поболтает Петька ложкой в тарелке, спросит, не нужно ли принести воды. Сходит к колодцу за водой, в магазин — за сахаром. Вернувшись, возьмет топор, пойдет в сараюшку и будет колоть дрова. Набросает этих дров целую гору. И по молчаливой Петькиной услужливости поймет мать, что опять у него неприятности в школе.

— Тебя, мам, директор просил зайти… — скажет Петька.

Тогда сразу изменится, станет некрасивым и злым лицо матери, будет она кричать, накричавшись, — заплачет. И будет маленький Сенька — Петькин брат — смотреть на нее испуганными глазами.

В такие минуты хотелось Петьке, чтобы случилось с ним какое-нибудь несчастье. Например, хорошо было бы умереть. Не насовсем, конечно, а как-нибудь так, на несколько дней. И чтобы при этом все видеть и слышать. Будут приходить люди, жалеть его, говорить о том, какой он хороший парень и как рано умер. А главное, будут говорить о том, что были к нему несправедливы. Придет, конечно, директор и тоже признает свою вину перед всеми. А Петька будет лежать, гордый и неподвижный, и встанет лишь в самую последнюю минуту. Тогда все обрадуются и будут плакать от счастья. Но ничего с Петькой не случалось. И мать, наплакавшись, надевала новое платье и уходила в школу объясняться.

Наверное, так будет и сегодня.

Шумно грохнули крышки парт, по-особенному четко и быстро поднялся класс, когда на пороге показался директор. Как всегда, он чуть задержался у входа, оглядывая ребят выпуклыми черными глазами, и поморщился, услышав чересчур громкое, чересчур дружное «здрасс!..»

Преувеличенная почтительность учеников раздражала директора, но он никак не мог от нее избавиться и, в конце концов, привык к ней, привык к тому, что ученики не смотрят ему в глаза, будто все время ждут от него какой-нибудь неприятности.

Он был очень толстым человеком, как говорили, — от какой-то болезни, и, по неписаному закону, как большинство толстых людей, был человеком добрым. Он искренне огорчился, узнав, что Димка Полуянов зовет его за глаза «пузырем», вызвал Димку и долго объяснял ему, что смеяться над физическими недостатками нечестно и даже позорно. Димка охотно пообещал, что больше не будет, но прозвище осталось и продолжало гулять по школе.

Каждый раз, возвращаясь после разговора с директором, успокоенная, но еще сердитая мать говорила Петьке:

— Дураки вы все — ты и Димка твой! Золотой он человек, умный… А вы смеетесь… Разве это смех — над чужим несчастьем! — И, конфузливо улыбаясь, вдруг добавляла: — А все же он — полный… ужасно полный.

В этот раз директор пришел не один.

— С сегодняшнего дня у вас новый учитель физики — Виктор Николаевич Рябцев. Виктор Николаевич будет также вашим классным руководителем, — сказал директор, глядя почему-то на Петьку, и, кивнув учителю, вышел из класса.

А Петька, не успев порадоваться тому, что история с пароходом, кажется, сошла с рук, снова похолодел, глядя на красивые светло-серые ботинки учителя.

— Итак, друзья, давайте знакомиться. Меня зовут Виктор Николаевич.

Учитель говорил, хмуря брови, стараясь казаться уверенным и взрослым. Но все видели, что он очень молод — наверное, только что кончил институт, — и, может быть, начинал сейчас свой первый самостоятельный урок. И, мгновенно оценив эту напускную строгость, ребята заулыбались открыто и весело.

Не улыбнулась только аккуратная девочка Соня, сидевшая на первой парте. Она достала тетрадь и, зачеркнув фамилию старой учительницы, написала на первой странице: «Преподаватель физики — Виктор Николаевич Рябцев».

Учитель открыл журнал.

— Аленов Юрий.

— Я… — сказал Юрка, не поднимая глаз на учителя.

— Исаев Петр.

Петька поднялся с места медленно, так медленно, что учитель успел выкликнуть второй раз:

— Исаев Петя… Его нет сегодня?

— Я здесь.

Виктор Николаевич взглянул на Петьку, увидел уголок тельняшки, черный жесткий чубик и сразу вспомнил вчерашнюю встречу на берегу.

Они смутились оба — ученик и учитель.

И, как тогда на берегу, Виктор Николаевич почувствовал, что начинает краснеть, и попытался овладеть собой. «Это нелепо — краснеть перед классом… перед мальчишкой», — подумал он и… покраснел еще больше. Он встал и, пытаясь скрыть смущение, словно в задумчивости, подошел к окну. Но это тоже было нелепо, потому что Петька продолжал стоять столбом и, поняв своим ребячьим чутьем состояние учителя, смотрел на неге уже без страха, даже с усмешкой.

Из ребят только Юрка знал, в чем тут дело. Он сидел сгорбившись, опустив глаза, надеясь, что его не узнают.

— Садись! Что же ты стоишь! — резко сказал Виктор Николаевич.

— Вы мне не разрешали садиться, — вежливо ответил Петька.

За этой вежливостью скрывались торжество и непонятное учителю злорадство.

И внезапно Виктор Николаевич почувствовал неприязнь к этому мальчишке, который держался независимо и дерзко, но в то же время так, что замечание сделать было не за что. Учитель понимал, что от умения поладить именно с такими вот мальчишками зависит его авторитет и дружба с классом. Он был готов любить всех и хотел, чтобы все любили его. Он шел на первый урок взволнованный и радостный. Но его оттолкнули. И это было очень обидно.

Виктор Николаевич торопливо закончил перекличку и начал урок. Но до самого звонка он чувствовал на себе неприязненный Петькин взгляд и поэтому сбивался и, нервничая, стирал мел ладонью, хотя тряпка лежала рядом.

После звонка в коридоре его догнала аккуратная девочка Соня.

— Виктор Николаевич, — сказала она, глядя на учителя круглыми честными глазами, — вчера Петя Исаев и Юра Аленов ушли с двух последних уроков…

— А почему ты мне об этом говоришь?

— Вы же наш классный руководитель. Нашей прежней учительнице я всегда сообщала о том, что делается в классе.

— Прежней учительнице… — растерянно повторил Виктор Николаевич.

— Да, — твердо сказала девочка Соня. — Она уехала потому, что у нее была холодная квартира. Я знаю, где вы живете; я видела вас вчера. У вас тоже холодная квартира…