— Газан, Газан, ай Газан! Где ты, ай Газан? Жив ли ты, мертв ли ты, знаешь ли ты обо всем об этом?

На подъеме, на извилистой тропе, у арбы отскочило колесо. Арба накренилась, колеса заскрипели, остановились. Газан встрепенулся, открыл глаза, хотел потянуться, видит — руки-ноги связаны. Он расхохотался.

Один из всадников спросил:

— Чего ты смеешься?

Газан еще громче рассмеялся и ответил:

— Ей-богу, только что я видел хороший сон. Вижу, что я грудной малыш и лежу в зыбке. Оказывается, эта арба показалась мне зыбкой. А вас я принял за румяных ласковых кормилиц.

Всадник молвил:

— Хорошую спальню ты себе нашел. По пути в могилу стоит ли спать, глупец?

Газан спросил:

— А вы кто такие?

— Мы воины Кыпчак Мелика.

— Вон оно что! Значит, вы меня спящим захватили?

— Да.

— Любая беда нападает на огузских джигитов во сне. Если б я не проснулся, проспал бы семь дней и семь ночей. Ну да ладно, а куда вы меня везете?

— Голову твою везем в дар Кыпчак Мелику.

Газан-хан задумался, потом огляделся:

— Хорошо, ведь со мной был сын, с ним-то что сталось?

Всадники не ответили, переглянулись с усмешкой. И тут шутливо настроенный Газан вдруг рассвирепел:

— Поганые, что вы сделали с моим сыном? — крикнул он. — Да я вас всех сейчас перебью!

Всадники посмотрели на связанные руки и ноги Газана и, увидев, что слова его расходятся с делом, рассмеялись. Газан еще грознее молвил:

— Если с головы моего сына упадет хоть волосок, я вас уничтожу!

Один из всадников отвечал:

— Ты о своей голове позаботься, Газан. Кыпчак Мелик повесит твою голову рядом с головой твоего сына.

— Что? — Газан издал устрашающий рык, во мгновение ока, напрягшись, разорвал путы, во мгновение ока скинул с коня одного из всадников, выхватил его меч, вскочил на его коня, накинулся на остальных.

Всадники растерялись.

Газан уложил двоих, выхватил палицу, подскочил к четвертому, схватил его за грудки:

— Где мой сын? — крикнул он. — Скажи, не то я оторву тебе голову, как птице.

Побледневший всадник дрожащими губами выговорил:

— О Газан, да буду я твоей жертвой, не убивай меня, твой сын жив-здоров.

— А где он? — И говоря это, Газан накинулся на другого всадника. Этот не растерялся и быстро соврал:

— О хан, у сына твоего — птичье сердце. Увидев нас, он испугался, удрал к своей матери.

И тут же остальные загомонили:

— Да, едва завидев нас, он так помчался, что и след простыл.

Газан поверил в это.

— Горе! — сказал он. — Господь дал мне дурного сына! Пойду оторву его от матери, разрублю на шесть кусков и раскидаю по шести дорогам. Чтобы никто никогда не бросал товарища в беде!

Газан-хан хлестнул плеткой коня и, удаляясь, прокричал всадникам:

— А с Кыпчак Меликом я еще посчитаюсь!

Пришпорил Газан коня, перемахнул через ущелья, через горы, доскакал до своей земли.

Видит, жилище его разрушено, шатры разодраны, очаги погашены, деревья обуглены, земля пошла комьями, луга истоптаны конскими копытами.

Черные прищуренные глаза Газана кровавыми слезами наполнились, грудь сжалась, сердце застучало, он сказал:

— Откуда к тебе явился враг, мое прекрасное жилище? Где сидела моя престарелая мать, осталась подстилка; где пасли коней мои джигиты, осталась пустошь; где стояла жаркая кухня, осталась зола. О моя поруганная земля, о мое прекрасное жилище!

В развалинах бродила черная собака. Увидев Газана, она подбежала к нему. Газан сказал:

— С наступлением темного вечера ты громко лаешь. Когда проливается вкусный айран, ты громко чавкаешь. Моя черная собака, может быть, ты знаешь, что сталось с моей землей?

Как могла собака подать ему весть? Она бросилась под ноги коню Газана, заюлила. Газан погладил ее, оттолкнул. Собака убежала прочь. Газан тоже поскакал по дороге, подъехал к подножию Высокой горы, позвал Гараджа Чабана:

— Эй, пастух! — крикнул он. — Видел ли ты, пастух, как пало мое жилище, скажи мне?

Пастух отвечал:

— Умер ли ты, сгинул ли ты, Газан? Где ты гулял? Не вчера — третьего дня пало твое жилище. Твоя престарелая мать, статная Бурла-хатун и с ней сорок стройных дев прошли здесь плененными.

Услышав такие слова, Газан испустил тяжкий вздох, ум в его голове помутился, мир перед глазами его покрылся мраком.

Он молвил:

— Да иссохнут твои уста, пастух! Да сгниет твой язык, пастух!

Пастух отвечал:

— За что ты меня проклинаешь, Газан? На меня ринулись шесть сотен. Триста я убил, трижды меня ранили, белобородого моего отца убили! Я один остался, но не отдал врагам ни единого барана, в том ли моя вина? Дай мне своего каурого коня, дай мне свой пестрый щит, дай мне свой черный меч, я пойду на врага. Если умру — умру за отца, жив останусь — отомщу за него и твоих домашних освобожу.

Газан молвил:

— Не мели языком, пастух! Что со мной сталось, что ты будешь моих домашних выручать?

Газан хлестнул коня плетью и пустился вскачь.

Гараджа Чабан поглядел ему вслед — Газан удалялся по извилистой дороге, вздымая пыль. Пастух сам вскочил на коня, поскакал за Газаном. Газан его не видел.

Однако перевалив через хребет, Чабан вдруг остановился, вернулся, поднялся на вершину Высокой горы. Как завещал ему отец, собрал два костра, запалил огнивом. Костры разгорелись. Гараджа Чабан вновь поскакал за Газаном.

Кыпчак Мелик сидел под балдахином, ел-пил, развлекался с девицами. Внизу сидели его люди. Турала с вытянутыми руками, простертыми ногами положили у входа, накрыли епанчой. Каждый входивший и выходивший топтал его. Входящий топтал, выходящий топтал.

Турал, сжав зубы, терпел, ни стона не издавал, ни звука не испускал. Кыпчак Мелик, выпив вино до дна, бросил пиалой в Турала. Он совсем опьянел, глаза его стали красными, как чаши с кровью.

Кыпчак Мелик, обратившись к своим, сказал:

— Знаете, что надо сделать Газану? Приведите сюда ко мне жену его Бурлу-хатун!

Услышав эти слова, Турал зашевелился. Один из охранников стегнул его кнутом по лицу, по глазам.

Бурла-хатун вместе с сорока стройными девами сидела в темнице. В слезах была Бурла-хатун:

— Где ты, Газан, где ты, Турал? Неужто вы не знаете, что с нами сталось? Где вы?

Вошел стражник:

— Эй, кто из вас жена Газан-бека?

Наступила тишина. Бурла-хатун тревожно взглядывала то на стражника, то на девушек. Одна из девушек сказала:

— Я!

И в ту же минуту другая подхватила:

— Я!

Со всех сторон звенел хор сорока девичьих голосов:

— Я!

Стражник изумился. А девушки повторяли все звонче:

— Я! Я! Я!…

Их крики заполнили темницу. Стражник заткнул уши и выскочил вон.

Кыпчак Мелик, сидя под балдахином, выслушал стражника и нехорошо рассмеялся.

— Тогда мы вот что придумаем, — сказал он. — Подведите-ка сюда сына Газана.

Турала подняли с земли и поставили перед Кыпчак Меликом.

Кыпчак Мелик, устремив свои глаза без ресниц прямо в его ясные глаза, молвил:

— Сын Газана Турал, слушай и запоминай! Я вздерну тебя на крюк, а потом, отделив кусок за куском твое белое мясо, прикажу приготовить черное жаркое. Жаркое поставлю перед сорока девами. Кто поест — не родня тебе, кто не тронет — та твоя мать. Приведу ее сюда, своей наложницей сделаю.

Турал заерзал, державшие его с четырех сторон еще сильнее стянули веревки, парень весь облился алой кровью. Кыпчак Мелик продолжал:

— Но и оставить тебя в живых я могу. Брошу тебя в темницу, а ты уговори мать: пусть не скрывается, выйдет. Так и быть, не возьму ее в наложницы. Пусть разносит нам вино в наших золотых пиалах!

Турал сказал:

— Хорошо, сажай меня в темницу.

Турала подвели к темнице, втолкнули в застенок. Бурла-хатун, увидев своего залитого кровью сына, хотела закричать, но Турал быстро отвернулся и, глядя на другую, сказал:

— Смотри, мать, не выдай себя!

Бурла-хатун смешалась с девушками.