Марина чувствовала, что несмотря на выпитый кофе, необратимо засыпает. Возможно, причиной тому было ее сидение много заполночь за доработкой чужой диссертации, или затянувшийся монолог хозяина кабинета (ну ни дать, ни взять — не в меру ретивый оппонент читает на совете свой высокоученый отзыв), или мерное покрапывание осеннего дождика… В общем, когда Марина в очередной раз кивнула, соглашаясь с неоспоримой логикой Мастера Теней, она поняла, что следующий кивок возможно и не получится замаскировать под согласный, поскольку будет он неприлично сонный. Понял это и ее собеседник.

— Госпожа Марина, прошу меня простить. Я заслушался собственного голоса, как тетерев на току, совершенно упустив из виду все правила приличия. В свое оправдание могу сказать лишь то, что нечасто приходится мне беседовать с людьми, способными отвлеченно рассуждать о своих проблемах, не требуя от меня их немедленного разрешения, а также отличать итровертность от инфузории. Итак, к делу. Я могу вам помочь.

— И каким же образом, позвольте поинтересоваться? Если я правильно вас поняла, вы говорили о глубинных личностных изменениях, кои должны со мной произойти. Простите, уважаемый мастер… да, теней, но не преувеличиваете ли вы свои возможности? Жизнь немало потрудилась надо мною, прежде чем я стала такой, какая я есть. Да и я, вот просто так, за мифические блага не расстанусь сама с собою… привыкла, знаете ли.

— Я слышал это много раз, уважаемая Марина. Хотя очень немногие к сомнениям в моих способностях прибавляли нежелание изменять себе. Что ж… не смею настаивать, но вы все-таки подумайте над моими «словами, словами, словами…». С вашего позволения, я оставлю вас ненадолго.

— Простите, уважаемый мэтр, но вы так и не объяснили, какую именно метаморфозу вы мне предлагаете.

— Ах да… простите великодушно. Я могу активизировать, образно выражаясь, неиспользуемый вами потенциал Тени, освободив одну из его составляющих.

— Почему же только одну? И сколько их всего?

— Одной более чем достаточно, вы ведь не собираетесь завоевывать весь мир, нет?.. А всего их семь.

— М-да… могла бы и догадаться. И что вы мне предлагаете? Не чревоугодие же? Может, гордыню?

— Нет… Вы и так достаточно высокого мнения о себе; вас гордыня заставит презирать людей, замкнет в тюрьму самолюбования… и любой успех, любое достижение будут казаться смехотворными и нелепыми в сравнении с великолепием вашей Личности. Я предлагаю вам Зависть. Поверьте мне, Марина, за всю мою долгую практику я ни разу не допускал ошибок в выборе нужной Печати. А теперь… прошу прошения, — с этими словами Мастер Теней встал и вышел из своего кабинета, оставив Марину наедине со своими мыслями.

Наконец-то Марина смогла зевнуть всласть (как говорится, во всю пасть…); ее воспитание не позволяло зевать при собеседнике, хотя — видит Бог! — он добивался этого почти целый час, забалтывая ее, как зомбированный коммивояжер. Она потянулась, вздохнула и от нечего делать (редчайший случай!) принялась рассматривать гобелен, висевший напротив ее кресла, аккурат над столом хозяина. Каждая ниточка, каждый узелок гобелена буквально вопияли о том, какой он старинный и дорогой; рисунок его повторял миниатюру из «Роскошного Часослова» герцога Жана Беррийского работы братьев Лимбург — «Апрель», он же «Обручение». Жених и невеста, протянувшие друг другу руки, и у невесты так трогательно отставлен пальчик, готовый принять кольцо; две придворные дамы, в розовом и черно-синем собирают цветы… слева — лесок и крепостная стена, невдалеке озеро с двумя лодками и замок…

Совершенно неожиданно маринино созерцание нарушила маленькая мыслишка, кольнувшая его остренькой иголочкой.

«И зачем ему только такая вещь?! Он, небось, и смысла рисунка-то не понимает… так, висит и висит, дырку на обоях прикрывает, что „Обручение“ Лимбургов, что олени в лесу — все едино…»

Это было заведомо несправедливо. Мастер Теней не производил впечатления человека дремучего и несведущего в искусстве, скорее наоборот… Но мыслишка продолжала покалывать; она зудела как неотступная, надоедливая муха. Марина решительно отмахнулась от нее («Пошла прочь, дрянь этакая!») и принялась разглядывать антикварный бронзовый подсвечник… Ей и вправду очень хотелось спать… перестук дождевых капель за окном слился в сплошное умиротворяющее бормотание, контуры подсвечника задрожали и расплылись… взгляд ее снова упал на гобелен, он был таким ярким, таким сказочно прекрасным… Вытканные на нем фигуры казались живыми, Марине показалось, что придворный — тот, что стоял по левую руку жениха — кивнул ей… она улыбнулась ему в ответ, закрыла глаза и задремала.

… Домой Марина шла в прекрасном настроении; возможно потому, что ее напоследок изрядно распотешил этот… теневой маэстро — своими псевдомагическими пассами и торжественной речью, произнесенной отчасти на каком-то тарабарском наречии (из остального Марина уловила что-то вроде «ядовитого болотного тумана» да «никому не простишь успеха»); в качестве же платы за свои «услуги» маэстро затребовал не больше, не меньше как взять на хранение на несколько месяцев тот самый дивный гобелен… Отказываться, понятное дело, она не стала — пусть хоть недолго эта красота у нее погостит. Дома «Обручение» торжественно поместили на стену гостиной.

На следующий день Марина вспомнила, что за затянувшимся визитом к Мастеру Теней она совершенно забыла о нуждающейся в ее доработке чьей-то диссертации. Авторша сего труда уже с утра пораньше примчалась на кафедру и теперь изливала свое негодование и разочарование. («Мне рекомендовали вас как ответственного человека!.. В какое положение вы меня ставите!…»). Марина молча смотрела на нее и вдруг ее, ни с того, ни с сего пронзила мысль о том, «какой шикарный костюм на этой тетке, цвет, как у платья придворной дамы, той, что на гобелене справа… а я от такого могу только пуговицу купить…» и она, глядя прямо в глаза собеседнице, абсолютно чужим, холодно-неприязненным голосом сказала:

— Это ваша работа, вот вы ею и занимайтесь. Все конкретные ее недостатки, а также очевидные ляпсусы я указала в своем отзыве, с которым вы, по всей видимости, так и не сочли нужным ознакомиться. А принципам работы над ошибками учат еще в начальной школе, так что напрягите память. Что же касается неприятного положения… так это больше по мужской части. Извините, у меня занятия.

На кафедре воцарилась поистине гробовая тишина, у всех присутствующих был такой вид, как-будто заговорил портрет Шекспира. Марина вышла, осознавая, что только что стала Главной Новостью дня…

На следующий день бунтарку попыталась привести в чувство завкафедрой: мол, как вы могли, Марина Аркадьевна, да лицо кафедры… да высочайшие рекомендации… Марина, опять таки некстати вспомнившая о шикарных апартаментах начальницы и сравнившая их со своей скромной квартиркой («Даже гобелен повесить негде!»), спокойно ответила, что отныне не собирается подставлять шею под чужое ярмо и будет выполнять только свои прямые обязанности; что же касается дополнительной — и неоплачиваемой — нагрузки, к которой относится и уборка чужой территории, то на нее, Марину, просьба более не рассчитывать. Оставив завкафедрой в состоянии, близком к rigor mortis, Марина под запал отправилась в проректору по науке требовать всех благ, кои необходимы для успешного завершения ее Докторской. Проректор недавно вернулся из Лондона, а она никогда не бывала дальше пригородных деревень… Мысль об этом мягко душила ее («Уж я бы не стала по магазинам отираться, самовластной супруге платьица подбирать пятьдесят восьмого размера… эх, по музеям бы… гобелены посмотреть…»), не мешая, однако, говорить. Марина громко и внятно перечислила все свои немалые заслуги, твердо высказала свои пожелания… для отказа причин не было. И ей не отказали.

Освобожденная от всех «нагрузок» Марина в считанные месяцы закончила диссертацию, организовала обсуждение на кафедре (никто и словечка против не пикнул), представила к защите… и в скором времени ликующая Светка Березина помогала ей устраивать банкет по случаю присуждения ученой степени доктора… ну и так далее.