— Нет.

— Может, частично?

— Нет, ни в чем.

— Как же ни в чем? Следствие установило, что, находясь на посту Президента Международного инновационного банка, Вы, используя служебное положение, совершили хищение госимущества в размере 112 миллионов долларов США в период с февраля по август 1995 года. Срок давности по таким преступлениям не существует.

— Но в указанный период я не работал в банке.

— Работали, Алексей Николаевич, — ласково возразил генерал, — работали! Если бы я этого не установил, я не был бы генералом. Гражданин Павлов, сейчас я задам Вам несколько вопросов. Ответы имеете право записать собственноручно.

— Я бы хотел сначала воспользоваться своим правом переписать документы.

— Сегодня уже поздно, Алексей Николаевич, сейчас ночь. В Москве перепишите.

— С Вашего позволения, Ваши вопросы я выслушаю тоже в Москве.

— Хорошо. Все предъявленные Вам документы — в нескольких экземплярах. Подпишите их, они идентичны.

— Исключено.

— Почему? Вы обязаны.

— Потому что, руководствуясь остатками здравого смысла, я убедился в своём предположении, что Ваши действия ничего общего с законом не имеют, и я постараюсь это доказать.

— Алексей Николаевич, а кто Вы по образованию?

— Учитель русского языка и литературы.

Вот тут генерал удивился:

— Да что же это такое, что ни обвиняемый, то филолог! Вы знаете, после перестройки люди с филологическим образованием часто бывали у меня обвиняемыми в тяжких преступлениях. Вы будете давать показания?

— Нет.

— Ну, хорошо. У Вас есть время подумать. Когда надумаете, обратитесь ко мне письменно. Вас привезут ко мне. Напишите чистосердечное признание. Но только Вы — сами. Я к Вам уже не приду.

В камеру я возвращался думая о происхождении генеральской фамилии. Хлопнула за спиной дверь, и плёнка кино съехала на кадр назад.

Не успели сокамерники поверить, что за мной приехал генерал, как отворилась дверь: «Павлов, быстро с вещами на выход!» Вышел и тут же — в другую дверь. Тоже камера, только свет яркий, холодно и можно дышать. По камере нервно ходит парень. Больше никого. Познакомились. Его только что взяли на границе с КАМАЗом контрабандного спирта. Всегда ездил, все хорошо было, а сегодня патруль в чистом поле, сапогом по ноге ударили, денег предлагал — не взяли, а раньше брали, папа на Украине большой человек — начальник зоны, должен вытащить, позвонить уже разрешили, четыреста рублей дал за звонок, что будет теперь? — клопов здесь много, выгодное это дело — спирт, за несколько лет заработал на квартиру в Киеве и машину, ни в чем себе не отказывал. В общем, все рассказал, на что, наконец, я и обратил его внимание. Парень изумился: «А ведь правда!» — «Вот и давай, — говорю, — о другом». Симпатии не испытываю, но что-то похожее на сочувствие есть. Позже, в тюрьме выяснилось, что это — арестантская солидарность. Стали обсуждать тему клопов, она оказалась актуальной: стоило присесть на полу, как сразу появлялись клопы и, проникая под одежду, как штурмовики в осаждённую крепость, нещадно кусались.Пришлось всю ночь ходить по камере. Под утро стало невыносимо. Расстелили куртки, легли. Нет, невозможно: клопы, как солдаты по команде, сбежались в таком количестве, что мы стали похожи на муравейник.

— «Павлов, с вещами на выход!» — Что-то рано, ещё хлеб не дали. Куда? Все равно, от клопов бы подальше. А, это знакомо — обезьянник. Лёг на пол, тут же заснул.

— Как спалось, Алексей Николаевич? — с издёвкой спросил генерал. В комнате дежурного ещё двое в гражданском, с пистолетами в кобуре под курткой, и начальник ИВС. От всех густо несёт перегаром, похоже у них была трудная ночь. Суков распоряжался как перед боем: «Слава, ты слева — наручники. Толя справа, чуть сзади. Внимательно. При попытке к бегству стрелять без предупреждения и без моей команды. Все ясно? Через десять минут на выход».

— Спасибо за гостеприимство. Приятно быть Вашим гостем, — прощался Суков с начальником ИВС. — Желаю всего хорошего.

— А как Вам, Владимир Юрьевич, наш ИВС?

Генерал стал добродушен, как вчера:

— Образцово-показательный.

— Правда? — заискивающе-польщенно осведомился начальник.

— Честное слово. Сколько видел ИВС — этот лучший.

Слава застегнул наручники на моей и своей руке, и мы пошли на улицу. Почему-то машину не подогнали ко входу, надо метров сто идти. Снег. Весенний воздух. Свет. Ведут быстрым шагом. Сбоку трусцой передвигается местный в штатском:

— Всего Вам хорошего, Алексей Николаевич. Надеюсь, у Вас нет к нашим сотрудникам претензий?

Да это прямо цирк какой-то. Отвечаю не глядя: — Смотря к кому.

— Но ко мне-то у Вас, Алексей Николаевич, — комне! — нету претензий?

Пёс бы тебя побрал. Поворачиваю голову: это ж усатый, что сигарет мне в обезьянник бросил.

К поезду повели в сопровождении несметного количества характерных людей в штатском, растворяющихся в пассажирской массе по мере приближения к вагону. В вагоне — дверь на защёлку, Слава с Толей по бокам, Суков напротив, окно собой закрыл милиционер.

Поезд тронулся. Когда он ещё трогался так безнадёжно, куда везёт этот поезд, и почему я еду в нем. Я, кто всегда считал, что главная свобода — это свобода передвижения в пространстве, что нет без неё жизни, должен теперь, волею судеб, проверить — а может быть, все-таки есть?

Минут через двадцать все успокоилось. Невиданного покушения неведомых сил отбить меня у конвоя не состоялось, новоиспечённый государственный преступник благополучно следовал по рельсам правосудия, а генерал приближался к недосягаемым доселе звёздам, не иначе как опасаясь взглянуть на собственные плечи, чтобы не ослепнуть от сияния наикрупнейших знаков государственного отличия.

— Ну, давайте ко мне по одному, — скомандовал генерал, и мои провожатые потянулись по очереди в соседнее купе, после чего от них запахло уже не перегаром, а живой водкой. Воодушевившись, конвоиры освободили меня от наручников и, прижав боками за столом у окна, толковали о своём: как задержатся на денёк в Ростове (генерал хочет погостить), о том, как задолжали шефу сто рублей, а пьют на свои, не на казённые; что надо на станции купить сушёной рыбы побольше, чтоб домой хватило. Если же речь заходила обо мне, то генерал говорил, как об отсутствующем — в третьем лице. Толя — высокий блондин с оттенком романтизма на лице. Слава — похож на уголовника: руки в наколках, по-ходка развязная, выражение лица порочное. Оба вежливы и предупредительны. Задают массу мелких вопросов, стараясь чуть ли не угодить. Почти не отвечаю, ограничиваясь «да», «нет». Выводят в тамбур курить.

Толя:

— Алексей Николаевич, это правда, что Вы альпинист?

— Бывший.

— Сколько лет в горы ходили?

— Пятнадцать.

— И на какой высоте бывали? — этот вопрос задают все, кто не знает, что высота в горах не главный показатель трудности маршрута. — Вы не подумайте, Алексей Николаевич, это мы так, по-человечески спрашиваем — интересно, как высоко бывали.

— Не очень.

— А не очень — это сколько?

— Семь тысяч.

Слава:

— А правда, что Вы учителем работали?

— Правда.

— И каратэ занимались?

— Да.

— Суков говорит, Вас курить по одному не водить, а то он, — (я то есть), — каратист, и уроет запросто, — в глазах Славы загорелся интерес. — Правда, можете?

— Уже нет.

— Почему? Здоровье?

— Да.

— А раньше могли? Урыли бы? — заглядывая в глаза, допытывался Слава.

— Обязательно.

Подумав, Слава приблизил своё лицо к моему и сквозь спиртной дух зашипел:

— Ну, так вот, Алексей Николаевич, Вы мастер альпинизма и каратэ, а я мастер по стрельбе, — глаза его потемнели, как будто исчезли зрачки. — И если дёрне-тесь, я Вас застрелю.

Путешествия в соседнее купе время от времени про-должались. Милиционер с генералом вообще забыли обо мне, а Слава с Толей уделяли все больше внимания: «Удобно ли Вам, будете ли есть, не хотите ли пить?»