Толик выглядел скорее застенчивым, чем опасным. Он много молчал. Были вечера, когда целыми часами от него никто не слышал ни одного слова. Князь ценил Толика за смелость и за то, что тот никогда не считался в мелочах, как Серый. Толик был равнодушен к деньгам, не любил, в отличие от Серого, сквернословить. В одежде его чувствовался кое-какой вкус. Курил он много, при этом всегда о чем-то сосредоточенно думал.

Опершись на металлические поручни барьера, защищавшего от напора очереди тонкую стенку билетных касс, трое друзей вели самый безобидный разговор, посматривая время от времени в сторону толпы, образовавшейся вокруг женщины, потерявшей ребенка.

Когда Князь заметил, что женщина оставила свои вещи неизвестному пассажиру, он вмиг оживился, его глаза сузились.

— Слушай, Серый, — тихо, но внушительно заговорил Князь, — мы с Толиком займем старикана, а ты прихвати чемоданчик. Только без шума. Вопросы есть?

Серый молча покачал головой.

Рядом со стариком на дубовом диване были свободные места. Князь и Толик сели на диван, а Серый, нагнувшись, стал расшнуровывать ботинок.

— Далече едем, дедунь? — весело спросил Князь.

Старик был коренастый и крепкий, как кряж. Задушевная улыбка парня подкупила его. В эту минуту ему вдруг особенно захотелось пооткровенничать.

— Домой. На Урал, — ответил он, потирая бороду и ожидая, чтоб его спросили еще что-нибудь.

— Да что ты? Неужели уралец?

— Из Верхнеуральска.

— Вот здорово! — Князь расплылся в улыбке. — А у меня там братень работает. На центральной улице живет. Как ее… фу ты, черт! Неужели забыл?

— Пролетарская? — оживился старик, искренне обрадованный тем, что в Москве встретил чуть ли не земляка.

— Да, да, Пролетарская! Пролетарская! Вот память. А ведь прошлое лето гостил в вашем городе. Хорош городок! Может, там где и видались, да разве знали, что вот здесь судьба сведет? Ну, как живете в своих краях? Люблю уральцев. Честно говорю. Сильный народ!

Польщенный дед хотел было пуститься в воспоминания, но заметив, как неизвестный взял чемодан, оставленный ему, деду, на сохранение, словно поперхнулся.

— Держите! Чемодан!.. Украли чемодан!.. Держите!

Серый спокойно, даже не оглянувшись на этот крик, не сворачивая в сторону и не замедляя шага, подошел к милиционеру, стоявшему у выхода, и опустил рядом с ним чемодан.

Вытирая лоб платком, он сказал:

— Товарищ старший сержант, это чемодан гражданки, которая потеряла ребенка. Она сейчас сама не в себе. В горе она бросила свои вещи первому попавшемуся пассажиру. Народ всякий бывает, сами знаете. Пусть он лучше побудет при вас.

В ту самую минуту, когда Серый подошел к милиционеру, в зал вбежала женщина с глазами, полными ужаса. Ее серые губы пересохли, лицо было бледное. Глотая воздух, она бросилась к сержанту.

— Гражданка, — обратился к ней Серый, — почему вы доверяете вещи кому попало?

Но женщине было не до вещей.

— Товарищ милиционер, я потеряла дочку, помогите мне, помогите ради бога!

Сержант был впечатлительным человеком и новичком в органах милиции. Он забыл, что передачу чемодана в подобном случае согласно инструкции, следовало оформить специальным актом и видел перед собой только мать, потерявшую ребенка.

— Гражданка, — сказал он, — не волнуйтесь, пройдемте со мной, ваша дочь найдется. — Взяв чемодан, сержант направился к выходу.

Серый стоял, пока милиционер и женщина не вышли из зала. Когда же те скрылись, он подошел к старику.

— Ты чего раскудахтался, деревенщина?

— Да нешто я со зла? — стал оправдываться старик, но Серый его оборвал:

— Знаем мы вас, охранничков. Береги свой сидор, а на чужой не зарься.

Лицо уральца было просяще-виноватое.

— Насчет моего сумления, ты, парень, эт-та… меня не обессудь. Думал, шпана потащила чемодан.

Как и во всяком деле, связанном с риском и опасностью, у воров есть своя этика и своя тактика. Обычно средний вор, если его только заподозрили, немедленно покидает опасное место и выбирает другое. Мелкий воришка иногда не учитывает этого золотого правила своей профессии и продолжает шкодить в третий и в четвертый раз на одном и том же месте, пока его, наконец, не поймают. Особенно этой слабостью страдают карманные воришки.

Но есть и еще одна категория воров — это вор высшего класса, вор, рискующий принципиально. К этой породе воров относил себя Князь. Он считал, что, кроме смекалки и смелости, вор должен владеть мастерством актера.

Сейчас Князь был раздражен и злился на себя Он понимал, что Серый сработал чисто, а чемодан оказался упущенным по его вине: он не сумел заговорить старика. Судя по тому, что на пальцах женщины блестели золотые кольца и перстень, а чемодан был заграничный и кожаный, Князь предполагал, что в нем находились ценности и, возможно, деньги, которые, как правило, в камеру хранения сдавать не рискуют.

С похмелья у Князя болела голова, а во рту ощущался неприятный осадок табака и водочного перегара от ночной попойки. Его слегка подташнивало. Обшарив карманы, он нашел всего три измятых рубля и несколько медных монет. А нужно было опохмелиться, позавтракать и купить папирос. Лицо старика Князю вдруг показалось неприятным и злым. Испытывая чувство голодного человека, у которого прямо изо рта вырвали кусок хлеба, он ненавистным взглядом покосился на широкую серую бороду уральца, на его кустистые брови, из-под которых смотрели ясные и молодые глаза.

Перед уходом Князю захотелось хоть чем-нибудь да насолить старику. Мысль о том, что теперь необходимо покидать вокзал (а его Князь считал местом «королевской охоты»), вызвала еще большую неприязнь к «земляку».

«Ну, старик, держись! Иду на фигуру высшего пилотажа!» — решил Князь и взглядом дал понять Серому, чтоб тот посильней «нажал» на уральца. Значение этого взгляда понял и Толик, который курил и сидел молча, посматривая то на Серого, то на жертву. Ему было жалко старика, от которого веяло первозданной искренностью провинциала, но мешать Князю, уже доставшему записную книжку, где он обычно хранил бритвенные лезвия, Толик не решался.

Пока Серый напирал на деда, а дед оправдывался, Князь так ловко срезал с него полевую сумку, что никто, кроме Толика, этого не заметил.

Ценного в сумке ничего не оказалось, и Князь аккуратно приткнул ее между чемоданом и мешком спящей женщины. Оставаться дальше было уже рискованно — ремень полевой сумки легко провисал на плече старика, еще не оправившегося от конфуза.

Князь встал и, вежливо улыбаясь, распрощался с уральцем.

— Ну, дедунь, если буду в Верхнеуральске — обязательно зайду в гости. А сейчас — пока, бывай здоров.

Вслед за Князем отошли Толик и Серый. Все трое они скрылись в монотонно гудевшей толчее вокзала.

Не прошло и полминуты после их ухода, как старик обнаружил исчезновение сумки.

— Вот те раз. Вот те раз. Ремень здесь, а сумки нет! — кружился он на одном месте, еще не сообразив, что произошло. Но, поняв, что его обокрали, он закричал:

— Милиция! Обокрали! Обокрали!..

Когда на шум подоспел милиционер, старик совсем случайно увидел кончик ремня своей сумки в вещах спящей соседки.

Рывком он вытащил сумку из-под ее мешка и завопил еще громче:

— Вот она! Вот она, воровка!

Испугавшаяся спросонья женщина в первую минуту не могла ничего сказать, а лишь водила по сторонам большими глазами.

— Гражданин, успокойтесь. Женщина тут ни при чем Она спала, — вмешался подбежавший сержант и оттащил старика в сторону.

— Спала?! А как в ее мешках моя сумка очутилась? Ишь ты, спала!.. Знаем мы, как они спят! — не утихал уралец, проверяя, все ли в сумке цело.

Немного успокоившись, старик заметил, что ремень был перерезан чем-то острым, так как места пореза глянцевито блестели, и понял, что соседку он обидел напрасно.

— Вот шпана. Ну и шпана. Под самым носом срезали. Ведь под самым носом. Заговорили зубы и срезали…