Смущает некоторое несоответствие теонимов по звучанию: Перун — Таран. Есть нечто общее. Но, безусловно, это разные слова. И скорее всего, слово с индоевропейским корнем было вытеснено из кельтского и заменено сходным по звучанию и смыслу словом с корнем «Тар-, Тарх-». Возможно, произошло это еще на праиндоевропейском уровне. Почему мы так считаем? Потому что однокоренные слова со значениями «гром, громовник» или же просто «ударить, стукнуть, трахнуть» вошли почти во все языки индоевропей-ской семьи, включая славянские и русский. Это анатолийское «тархун-тархунт», хеттское «тарху», этрусское «Тархо», кимрское «таран» и др. С этим словом могло слиться и праиндоевропейское глагольное образование «тор». Оно также вошло во многие языки, например, литовское «тарти» — говорить, русское «торить». Германский Тор — это, по всей видимости, совмещение понятий и звучаний «Тар-, Тарх» и «тор» в смысле «громкоговорящий-ревущий, ударяющий, пробивающий». Здесь четкое смысловое совпадение накладывается на созвучие — вспомним индоевропейское «перперти» — ударять, пропирать.

Разумеется, следы слова-синонима и значения-синонима сохранены в первую очередь в славянских языках, в том числе русском. Это «трах, трахнуть, тарарахнуть» и все им близкие. Поменялись местами две буквы? Это явление типичное при взаимопереходе. Сопоставьте слова с одним значением, слова-перевертыши: «род — арт», «работа — арбайт». По тем же законам изменяются внешне, но остаются однозначными и «тарх-» — «трах-».

Правда, не всегда скачут и перепрыгивают друг через друга буквы, достаточно вспомнить неизменного былинного Тарха Тарховича — старого богатыря, воевавшего с ипостасью Велеса-Волоса Бабой-Ягой, защищавшего от нее засеянные поля. Как герой первого поколения он был обречен на уход и замену. Здесь сказалось, наверное, то, что в итоге еще давным-давно, тысячелетия назад, восторжествовало на славянских землях и среди славянских народов первичное название «громовержца» с индоевропейским корнем «пер-к», а вторичное так и осталось при нем, на вторых ролях. Правда, кое-где оно вы-шло на передовые позиции — возможно, при переносе, возможно, по иным обстоятельствам. Академик Б. А. Рыбаков отождествляет знакомого нам Таргитам, отца трех сыновей «скифской мифологии», с Тархом Тарховичем. Во всяком случае, теперь мы ясно видим, что не только имена трех божественных сыновей, но и имя самого отца имеет индоевропейское, а не иранское происхождение. И корни их — где-то в районах расселения праславян и протославян.

Особняком стоит, а точнее, возвышается надо всеми, громовержец Индра, герой «Ригведы» и всех последующих мифоэпических произведений. Мы уже сравнивали Индру «Ригведы» с Индрой «Махабхараты». Разница между ними разительная. Со всеми мельчайшими подробностями описывается в последней сказочное царство Индры с фантастической тысячевратной столицей Амаравати — городом бессмертных, расположенным на небесах.

«Восхитительный город», населенный сиддхами и чаранами, украшенный священными деревьями и овеваемый благовонными ветрами. Волшебный лес, оглашаемый чудным пением. Тысячи стоящих и сотни тысяч движущихся в разные стороны, летающих, управляемых мысленно колесниц богов. Сонмы мудрецов и прекрасных дев… Чего только нет в необыкновенном царстве! Сам Тысячеокий, Губитель Вритры, Губитель Балы, Держатель ваджры, Щедрый, Даритель, Полководец, Сын силы, Царь, Владыка марутов, Губитель дапавов, Владыка рыжих коней, Владыка трех миров, Владыка тридцати богов, Махендра, Сокрушитель вражеских твердынь, Шакра, Магхаван, Совершитель ста жертвоприношений и так до бесконечности, а попросту Индра, восседает на пару со своей божественной супругой Шачи-Индрани (вспомните: Перун-Перынь) на высоченном и изукрашенном троне, озаряя величием Зал собраний.

Фантазия сказителя, вернее, целой цепочки сказителей, все более и более расцвечивавших образ при передаче его от одного к другому, безгранична! Здесь каждый смекнет, что речь идет вовсе не о пастухе-перегонщике коров, быков и лошадей, носящем на ремне дубину-палицу. Еще бы, ведь глаз Индры — это солнце! Ни больше ни меньше.

Личность Индры в легендах и поздних обработках не только разрослась до гипертрофированности, но и размножилась. Появилось как бы множество Индр, деяния которых не совпадают, а то и идут вразрез. Это дело понятное: сколько наделенных фантазией рассказчиков, столько и индр-героев. Но нам нужен, как и в предыдущих случаях, первообраз. Или, по крайней мере, нечто близкое к нему.

Само «индра» не переводится с древнеиндийского, истоки его непонятны. Предполагают, что в корне слова заключено понятие «сила, плодородие», так же как в «ваджре» — «твердость, крепость, плотность». Возможно, и то и другое какимто образом связано с процессом оплодотворения, с мужским началом и с самим фаллосом. Наверное, это так. Но это лишь, одна из частиц образа.

Индра — «культурный герой», он приносит в мир хаоса понятие гармонии, красоты, упорядоченности. Таких героев в мифологиях всех народов хоть отбавляй. С ними все ясно более или менее, в их основе лежит само «культурное» начало человека, преобразующего по своему усмотрению природу, вносящего в нее элемент порядка.

Иногда Индра даже создатель Вселенной и глава богов. Но это, как правило, совмещение образов, наложение гипертрофированного в сознании людей «героя-бога» на подлинного «бога-верховника». Чем это подтверждается? Тем, что Индра наиболее антропоморфен среди прочих божеств — его явно «лепили» с человека. В деталях нам повествуют не только о его «человеческих» качествах: любви, нежности, страхе, пугливости, гневе, раздражительности, сомнениях, переживаниях, искусности, но и о внешнем его виде. Индра имеет свое, только ему принадлежащее тело, у него свои голос, рост, возраст, лицо. Он, в частности, бородат, чем напоминает нам и Тарана и Перуна. Это бог-человек.

И именно этим своим качеством — антропоморфностью-человекообразностью — он нам и должен запомниться.

Лингвистически Индру сближают с его европейскими прототипами через одну из ипостасей — через Парджанью-Парчанью. Здесь также трудно что-либо сказать, так как божество «дождевая туча» иногда совпадает с образом бога-отца-неба, оплодотворяющего дождем мать-землю. И что первично, что вторично — Парджанья в Индре, или наоборот, из самого древнеиндийского эпоса не определишь.

Наиболее точные сведения о начальном образе может дать, конечно, «Ригведа», в которой и изложена в основном ведийская мифология — та самая мифология, созданная переселенцами-индоариями и принесенная ими на Индостанский полуостров.

Конечно, мифология не могла появиться у переселенцев по дороге — об этом мы писали уже. Она была выношена и обрела свое лицо если не на самой прародине, то, по крайней мере, на вторичной родине, где-то в европейских краях. Как пишет энциклопедия «Мифы народов мира» в соответствующей статье, «сопоставление данных ведийской мифологии в их языковом выражении с фактами других индоевропейских традиций свидетельствует об исключительной архаичности исходных элементов ведийской мифологии». С этим надо согласиться. Но следует добавить — архаика Вед далека от подлинного «начала».

Что мы видим в гимнах «Ригведы» и других трех Вед? Ответ однозначен: жизнь и традиции конных пастухов-кочевников, то есть индоевропейцев в стадии их подготовки к перемещениям на дальние расстояния и в стадии самих перемещений. Более ранние признаки практически не просматриваются, хотя на них есть определенные намеки — об этом мы писали в главе, посвященной Волосу-Вале.

Но уже на уровне Вед четко видны элементы земледельческих навыков. Предполагать, что они были приобретены в пути, наверное, не слишком серьезно. Но здесь мы вынуждены будем обратиться к иным богам, покровителям работников, то есть к богам третьего уровня. Это не входит и нашу задачу. Мы не можем удаляться от богов-воинов.

Итак, что же мы получили, исследуя образ Индры? Исходного типажа нет. Образ пресекается на уровне молодого воинственного пастуха, охраняющего стада и сравнивающего свою первоначальную каменную «ваджру» с молнией небесного бога, отца-неба.