Сухнев Вячеслав Юрьевич

ГРЯЗНЫЕ ИГРЫ

1

"В 1992 году доходы теневой экономики с учетом роста цен составили 3-3,5 триллиона рублей, что равняется половине расходов населения России на потребление от общего валового внутреннего продукта. Структуры организованной преступности контролируют в России до 40 процентов производства ВНП.

Отсутствие системы валютного контроля в 1992 году способствовало утечке из страны сырья и стратегических материалов, а также валютных средств на сумму 17 миллиардов долларов. Просроченные платежи по внешнему долгу России в 1992 году составили 12 миллиардов долларов".

Из доклада Института мировой экономики и международных отношений Президенту РФ.

Март 1993 г.

На тринадцатом этаже лифт остановился. В кабину ворвался черный пудель, волоча на поводке девочку лет десяти в красном пальто с капюшоном.

Из-под капюшона выглядывало кругленькое заспанное личико. Пес визжал, нетерпеливо сучил ногами и царапал дверь. На всякий случай Толмачев встал так, чтобы пудель не нависал над начищенными туфлями - в первый раз сегодня обулся по-весеннему. На первом этаже пудель выволок девочку.

Далеко не убежит, бедняга, подумал Толмачев, копаясь в почтовом ящике. И оказался прав - пудель стоял, задрав ногу, словно салютовал, под кустом сирени у самого подъезда.

Несчастные городские животные... Толмачев не заводил ни собак, ни кошек, хоть иногда и скучал в одиночестве, но не хотел мучить живую душу, обрекая на заточение в пустой квартире.

С утра подморозило, и большую лужу на пустыре между домом и станцией метро затянуло прозрачным ледком. Снег совсем сошел, даже в тенечке с северной стороны дома, где располагалась автостоянка - небольшая открытая площадка, обнесенная кроватной сеткой. "Жигуленок" Толмачева чуть выглядывал из-под коротковатого покоробленного тента. Некогда было кататься. И гараж искать некогда.

Снег сошел. Обнажились напластования зимнего мусора. Пустырь напоминал свалку - противно смотреть, не то что ходить. Но до метро напрямую было гораздо ближе, и Толмачев пустился в путь по подмерзшему мусору.

Не один он так путешествовал - целая толпа военных вываливалась из трех подъездов высотного дома. Почти все квартиры в нем занимали сотрудники научных и хозяйственных структур Министерства обороны. Здесь, в Орехово-Борисове, Толмачев чувствовал себя почему-то намного свободнее и в большей безопасности, чем на Тишинке, где недавно жил. Может быть, это чувство безопасности появилось от обилия военных в доме, а может, потому, что безликие и неопрятные кварталы, построенные на месте сгинувших подмосковных деревень, кварталы, населенные пришлым людом, л и - ми то и, совсем не напоминали столичный район.

Словно очутился Толмачев в долгой командировке, скажем, где-нибудь в Поволжье.

Добираться до работы стало проще: полчаса на метро - по прямой, без пересадок. На "Каширской" в вагон втиснулись спекулянты с юга с громадными самошвейными баулами из толстого капронового полотна. В баулы можно было засунуть овечью отару. Одну сумку поставили на ноги Толмачеву. Не сверкать, значит, сегодня надраенным туфлям. Он не стал возникать, отвлекаясь переводным детективом, где с первых страниц заваривалась перченая каша. Автор натолкал в варево немножко Парижа, немножко КГБ с Сюрте Женераль и многомного арабских террористов...

Когда Толмачев начал вновь привыкать к езде на метро, ему поначалу нравилось наблюдать пеструю толчею вокруг. Поневоле вспоминались студенческие времена. Но вскоре понял, что народ в метро весьма переменился с тех времен.

Раньше по уграм в вагоне ехали только свои: студенты с конспектами, домохозяйки с покупками, чиновники с "Правдой", дачники с рюкзаками, работяга с авоськами. По вечерам домой возвращались те же студенты, чиновники и работяги. Прибавлялось немного публики, спешащей на спектакли и концерты. Мелькали влюбленные с цветами.

Теперь же московские пассажиры растворились в толпе: спекулянты с неподъемными сумками, провинциалы с тележками колбасы, беженцы с грязными молчаливыми детьми, бездельники в кожаных пиджаках, военные в камуфляже, безработные с угрюмыми глазами, нищие с плакатиками, мальчишки с кипами газет и коробками жевательной резинки, бродяги с небритыми мордами и бездомные собаки с лишаями. Все это месиво перло, не обращая внимания на окрики дежурных по станции, свистки милиционеров, правила и грозные указующие знаки, и потому в переходах метро возникали потные водовороты и мимолетные скандалы. А само метро из череды чистых, нарядных подземных дворцов превратилось в бесконечный замызганный подвал, где повсюду валялись сплющенные банки из-под пива, обертки от конфет, пакеты от кукурузных хлопьев, а также калеки и пьяные.

Так что наблюдать за жизнью метро Толмачеву быстро прискучило, и он начал рассматривать на книжных развалах яркие, хорошо изданные и плохо отредактированные зарубежные детективы.

Как всегда, тридцать страниц успел проглотить, прежде чем толпа выкинула его на мрачноватой станции "Новокузнецкая". Отдел по борьбе с экономическими преступлениями, ОБЭП, получил собственное помещение на Пятницкой - отреставрированный трехэтажный особняк, возведенный в середине прошлого века замоскворецким толстосумом. В доме, наверное, и Островский бывал, чаисахары гонял. Островский Александр Николаевич.

"Не в свои сани не садись", "Не все коту масленица" и так далее. Памятник, охраняемый государством. Не Островский, естественно, а особняк.

И уж он охранялся - наше почтение. Первый этаж занимала посредническая фирма. Чем она занималась, никто из ОБЭП не знал и знать не хотел - крыша, она и есть крыша. С улицы Толмачев свернул в узкий тупик, перегороженный литой оградой с острыми столбиками. За оградой в голом дворе стоял белый подковообразный дом, размеры которого удачно скрадывала форма. Полковник Кардапольцев выбрал особняк из нескольких "адресов" только потому, что рядом практически не осталось жилых домов. Уединенно, хоть и в центре Москвы. А из правого крыла здания можно было дворами пройти на Большую Ордынку.