Приказчик подумал и положил на стекло прилавка три или четыре револьвера.
Паша взял один из них и с видом знатока заглянул в дуло. Там была круглая черная дырка, и больше ничего. Паша почему-то вздрогнул и взял другой.
- А они не испорчены? - спросил он.
- Мы продаем только первосортный товар, - равнодушно ответил приказчик.
- А что... это сильно бьет? - с детским любопытством спросил Паша. Ему почему-то хотелось, чтобы приказчик был разговорчивее.
- На шестьдесят шагов пробьет человека насквозь, - равнодушно протянул приказчик.
Паша вздрогнул и смутился. Продавец сказал это совершенно случайно, отвечая на заданный вопрос, но Паше показалось, что все уже знают о его намерении, и потом ему представился человек, насквозь пробитый пулей.
Если бы приказчик обратил внимание на Пашино лицо, то заметил бы, что дело неладно; но он был старый, привычный торговец оружием; ему не раз, продав револьвер, на другой день приходилось читать в газетах о самоубийствах и самых зверских убийствах; он давно привык к этому, привык расхваливать смертоносные качества своего товара и, продавая новый револьвер, думал не о тех неудачниках и злодеях, которые кончали с собой или другими купленным у него оружием, а о том проценте, который получал он с каждой проданной дороже стоимости вещи. Он был очень добрый и нежный человек, превосходный семьянин, любящий своих детей и жену, и потому-то ему и был важен проданный револьвер, а не покупатели. На волнение Паши Туманова он не обратил ни малейшего внимания.
- Я возьму этот, - вздрагивающими губами сказал Паша Туманов.
Приказчик поклонился, забрал остальные и положил их в ящик.
- Прикажете завернуть? - спросил он.
- Да... нет, - смешался Паша.
- Как вам угодно. Патронов прикажете?
- Да, да... как же... - вспомнил Паша. - Непременно.
- Прикажете зарядить или возьмете коробку?
- Лучше зарядите, - сказал Паша Туманов, вспоминая что и заряжать он не умеет.
Приказчик взял револьвер, высыпал на стекло из коробки хорошенькие желтые патроны и зарядил, ловко щелкая затвором. Подавая револьвер Паше, он спросил:
- Больше ничего не прикажете? Паша покачал отрицательно головой.
- Десять рублей двенадцать копеек, - сказал приказчик, указывая на кассу.
Паша Туманов положил револьвер в карман шинели и подошел к кассе.
Молоденькая, с бескровным лицом кассирша взяла от него деньги, дала ему тридцать восемь копеек сдачи и внимательно поглядела ему вслед.
Она была еще очень молода и потому сердечнее и наблюдательнее приказчика. Когда Паша Туманов ушел, она сказала:
- Какое странное лицо у этого гимназиста. Еще застрелится.
- Кто их знает, - равнодушно ответил приказчик. - Который час, Марья Александровна?..
- Первый, - ответила кассирша, взглянув на свои маленькие часики, вынутые из-за корсажа.
- Боюсь я, - заговорил приказчик, - за Колю; что-то похожее на скарлатину у него... Хоть бы уж скорее три часа... пойти взглянуть. Проклятая должность: сын умрет, а ты и не узнаешь!..
Он ушел за прилавок и принялся собирать разбросанные для Паши вещи.
- Зачем им продавать оружие, - заметила кассирша, думая все о Паше, еще наделает бед мальчик... какое у него лицо. Не надо бы таким бы продавать.
- Таких правил нет, - сухо сказал приказчик, думая о больном сынишке.
XI
- Где директор? - спросил Паша Туманов, входя в прихожую гимназии.
- На квартире у себя. Сичас с екзамена пришли. Должно, в кабинете, позевывая, ответил старый рябой сторож из отставных солдат.
- Пойди, Иваныч, доложи, - попросил Паша.
- Да они заняты, должно, - неохотно заметил солдат.
- Ничего... мне нужно очень...
- Не знаю... Да вы бы надзирателя поспрашали.
Паша Туманов испугался.
- Нет... я по секрету... попросить...
- Не выдержамши? - спросил солдат, которому такие просьбы приходилось слышать не раз.
- Ну да...
- Я что ж, я доложу, - сказал солдат и, тяжело ступая, пошел в директорскую квартиру.
Паша Туманов остался в прихожей. Он весь замирал и трепетал от страха; но о револьвере он как-то сразу забыл и только хотел попросить директора и боялся отказа.
Солдат вернулся.
- Пожалте в кабинет, - сказал он.
Паша снял шапку и калоши и вошел в темную переднюю директорской квартиры, откуда дверь вела в кабинет директора. Паша прекрасно знал и эту комнату, и кабинет, небогато обставленный, с двумя большими окнами на улицу и с большим письменным столом, на котором стояло бронзовое пресс-папье, изображающее дикого кабана, и лежали какие-то бумаги в синих обложках, с наклеенными на них белыми ярлыками.
Владимир Степанович Вознесенский сидел боком к столу, спиной к двери и, согнув голову набок, писал что-то знакомым Паше крупным разгонистым почерком. Возле него на краю стола лежала и дымилась папироса.
При входе Паши Владимир Степанович обернулся через плечо и нахмурился. Ему было жаль мальчика, и в то же время он не мог понять, как это Паша Туманов не видит того, что так ясно для него: невозможности, вопреки закону, перевести его в следующий класс. И хотя он был добр, но сейчас же сделался злым и сухим, потому что думал, что Паша Туманов надоедливый лентяй, который мог бы учиться, если бы хотел. Так думали все, и директор думал, как все: он был самым обыкновенным, с ходячими понятиями, человеком.
- Что вы мне хотите сказать? - резко спросил он, не глядя на Пашу.
Владимир Степанович, переведите меня... - попросил Паша Туманов.
- Не могу, - пожал плечами директор.
- Я буду учиться, Владимир Степанович, - уныло проговорил Паша.
"Если я заплачу, то это будет даже хорошо", - подумал он, чувствуя, что слезы подступают к горлу. Но тем не менее он из всех сил старался не заплакать.
- Ах, Боже мой! - сказал директор, искренно страдая, но делая суровое и скучающее лицо.
- Владимир Степанович, если я не кончу гимназии, мне нельзя будет в университет.
- Само собой разумеется, - невольно усмехнулся директор.
"Совсем не то говорю", - мелькнуло в голове Паши.
Директор взял папиросу, пыхнул ею два раза, затянулся, приподнял брови и, аккуратно укладывая ее на край стола, заговорил решительно и резко: