Совсем не так реагировала Альма. Она разозлилась. В Италии девушки воспитываются достаточно строго, обычно монахинями; они до безумия консервативны в определенных вещах, хотя неожиданно земные в отношении других. Она ходила, фыркая, по комнате, наконец, подошла к Мерси и сказала:

— Эй! Ты! Ми-и-сс! Ты думаешь, здесь турецкие бани?

— А? — спросила Маттью, отступая в испуге;

— Ты все время будешь разгуливать, выставив все напоказ?

— В чем дело? — удивилась Мерси.

Альма наклонилась вперед и понюхала ее. И тут же отшатнулась, зажав нос.

— Фу, — громко воскликнула она. — Пахнет рыбой!

— Не смей! — закричала Мерси.

Хорошо известно, что любая итальянская девушка может превзойти в оскорблении десяток других девушек мира. Я оттащила Альму, прежде чем она успела сказать еще что-нибудь. Маттью поспешно надела халат, а я повела Альму к грузовому лифту за багажом.

— Послушай, — сказала я ей, — не затевай драку с этой девушкой, мы должны жить с ней целый месяц.

— Пуф, — ответила она презрительно. — В Италии мы выбросили бы ее в реку.

Мы как раз заносили в номер последний чемодан, когда вошла Донна с суровым видом.

Бросив на меня предупреждающий взгляд, она спросила властным голосом:

— Здесь есть особа по имени Маттью?

— Да. Это я, — отозвалась наша соседка.

Донна посмотрела на нее сурово:

— Вы Маттью?

— Да, Мерси Маттью.

— Милочка, — назидательно сказала Донна, — вы ведь все перепутали. Предполагалось, что вы будете в номере тысяча четыреста один. Какого черта вы делаете здесь?

— Но… — пыталась возразить Маттью.

— Мисс Уэбли сбилась с ног, — продолжала Донна. — Не говоря уже о мисс Пирс. Дружочек, ты, видимо, встала не с той ноги. Давай, беби, собирай свои вещи и иди туда, где тебе надлежит быть.

— Но я уже почти все распаковала, — всхлипнула Маттью.

— Отваливай, — сказала Донна.

Теперь мне стало жаль девчонку. Мы поступали с ней нехорошо. Донна стояла над ней, подгоняя ее, и, наконец, она ушла со всеми пожитками. Но я не могла не вздохнуть с облегчением от мысли, что не увижу больше этот пояс с подвязками, и я думаю, что даже Альма вздохнула с облегчением. По крайней мере, Альма и Донна знали, как они относятся друг к другу, — враги до смерти. А характер Маттью был неизвестной величиной.

Донна сказала:

— Ничего, если я переберусь к вам?

— Конечно, ничего, — сказала я. — Но как тебе удалось это?

— Я просто пошла и спросила мисс Уэбли. Она сказала, конечно, она ничего не имеет против обмена, если я сумею уладить это с другой девушкой.

— Да уж, — сказала я, — ты обменялась здорово. Ты, вероятно, оставила Маттью с нервным тиком на всю жизнь.

— Так учил меня отец: когда идешь на сделку, никогда не показывай и признака слабости. Это смертельно.

В любом случае я была рада. Хорошо, что Донна вернулась в нашу компанию. Теперь снова мы все пятеро собрались вместе, как и вначале, когда отправлялись из «Айдлуайдла» рейсом двадцать один А.

Номер состоял из большой гостиной, спальни размером чуть меньше, достаточно просторной кухоньки и обычных удобств, которыми оборудована ванная; но самым замечательным достоинством было то, что окна выходили на океан. Прямо внизу можно было видеть парк возле отеля, пальмы (увешанные китайскими фонарями), большой бассейн в форме фасоли, длинный ряд купальных кабинок и широкий золотой пляж, и за ним, вдали, простирался океан на мили, и мили, и мили, меняя цвет от изумрудно-зеленого у берега до серебристо-зеленого там, где Гольфстрим проходил через него; а над этим бесконечным океаном висела вея бесконечность неба, большего неба я не видела никогда в моей жизни. Дух захватывало.

Аннетт и Мэри Рут решили поселиться в спальне. Альма, Донна и я заняли гостиную. Значительная часть обычной для гостиной мебели, конечно, была вынесена, и администрация поставила три кровати и три комода, так что оставалось пространство лишь для малюсенького стола и двух очень маленьких кресел. Донна выбрала кровать под окном, поскольку она приехала из Нью-Гэмпшира и привыкла к большому количеству свежего воздуха перед завтраком; я устроилась посредине; а Альма заняла кровать ближе к двери, потому что это было самое далекое место от Донны, и к тому же она в ужасе от сквозняка, поскольку он может вызвать туберкулез. Третьей причиной являлась близость к ванной, а у нее оказалась всепоглощающая страсть к ванной. Мы обнаружили это слишком поздно. Она запиралась и выходила через несколько часов с невинным видом, неся под мышкой огромную сумку с косметикой, но без следа косметики на лице; и Бог знает, что она там делала. Может быть, она проводила там время, читая дантовский «Ад».

Мы распаковывались до семи тридцати, натыкаясь друг на друга и издавая вопли, как при кровавом убийстве, а потом мы вышли в коридор, как нас инструктировала мисс Пирс. Мы собрались вокруг небольшого стола со всеми остальными, и очень скоро это место походило на большой Центральный вокзал в Сочельник, с той разницей, что вместо разнообразия людей тут были только девушки. Девушки. Везде девушки. Большинство из них, слегка приоделись по этому поводу, и, честно говоря, они достали меня. Я имею в виду как стадо, как толпа женщин, собравшаяся в одном месте. Они были фантастически привлекательны. И более чем привлекательны: их окружала атмосфера чистоты, здоровья, свежести. Я думаю, что в Голливуде вы смогли бы собрать вместе толпу звездочек, и они бы стали чем-то вроде коллективного нокаута; но у них никогда не будет того особого качества, каким обладают эти девушки, — свежестью, нетерпением, чистым, нетронутым человеческими руками обликом.

Мисс Пирс и мисс Уэбли стояли за столом, с ними рядом находились трое мужчин, у них было странное оборонительное выражение лица, которое появляется всегда у мужчин, оказывающихся в таких ситуациях, как эта, когда число женских особей безнадежно их превосходит. Одного из них я узнала — мистер Гаррисон, который беседовал со мной в Нью-Йорке. Двух других я раньше не видела.

Мисс Пирс постучала карандашом по столу:

— Тише, девушки.

Она выждала, пока гул стих, и слегка кивнула мистеру Гаррисону; он поднялся на стул и обратился к ним с речью. На нем был легкий светло-коричневый костюм. Его пухлое лицо порозовело.

— Девушки, — начал он, — я не буду долго говорить, — и это сразу же настроило меня на худшее. Он обвел нас взглядом, прежде чем продолжил. — До сих пор подготовка стюардесс проводилась в Пенсильвании, и мы размещали девушек где только могли, в частных домах, мотелях и так далее. Это было немного неудобно, хотя и не влияло на качество подготовки. — Он опять оглядел нас. — Сегодня впервые благодаря великодушному сотрудничеству мистера Максвелла Куртене мы располагаем возможностями, о которых можно только мечтать. Вы, девушки, размещаетесь на целом этаже одного из лучших отелей Майами-Бич. — Он посмотрел вниз. — Или я должен сказать — лучшего отеля, мистер Куртене?

Мистер Куртене скромно ответил:

— Одного из лучших, сэр.

— Хорошо, — сказал мистер Гаррисон. — Продолжим. В вашем распоряжении, девушки, практически все удобства этого великолепного отеля. Вам будет разрешено пользоваться бассейном в любое время и плавать в океане, когда работает спасательная служба. Вы можете пользоваться солярием. И так далее и так далее. Но есть определенные места, которыми вы не можете пользоваться. Повторяю, не можете. Например, вам не разрешается заходить ни в один бар. Мы подготовили инструкцию, которую мисс Пирс и мисс Уэбли передадут вам через несколько минут, там детально изложены правила. — Он положил руки в карманы своего пиджака. — Я не хочу вдаваться в подробности. Когда вы прочтете их, вы сами убедитесь, что они отвечают простому здравому смыслу. И более того, я думаю, что знаю вас.

Вас здесь сорок. Сорок. И, по моему мнению, каждая из, вас — это человек с природными хорошими манерами, хорошо воспитанный. Не имеет значения ваше общественное положение, это — единственное, что я искал вас и — убежден — нашел. Итак, я уверен в одном: вы будете соблюдать писаные и неписаные законы.