– А! - закричал секретарь парткома. - Все сразу понял. В столовку ходят вместе. Ничего дамочка, разведенная, и кандидатский срок у нее кончается.

– Ну ты там не шустри, - сказала инструктор, - по этому поводу.

– Я же тебе сказал, что считаю это стимулом производственной деятельности. - Секретарь засмеялся, но не понял, почему инструктор положила трубку. Она же легла лицом прямо на стол и думала: три года жизни, три года… Сыну будет всего пятнадцать… У него еще не будет паспорта.

В этот день Алексей Николаевич обедал с приятелем из производственного отдела. Сцепились в очереди с подносами по поводу оборудования. Пока какая-то женщина не крикнула: «Да заткнетесь вы хоть тут! Мало вам совещаний? Пища из-за ваших разговоров киснет!»

Они засмеялись и замолчали, а потом сели удачно, за столик на двоих, у самого окошка.

– Знаешь, - сказал Алексей Николаевич, - я развожусь.

Приятель так поперхнулся, что пришлось постучать ему по спине и по загривку.

– Ну ты даешь, - прохрипел он. - Разве можно такую информацию на сухую? С чего вдруг? Ты ж недавно квартиру получил?

– При чем тут квартира? - возмутился Алексей Николаевич, - Какой-то у тебя странный поворот.

– Ну, знаешь, из-за чего сыр-бор - я как-то сообразил. Бесподобная Виктория, что ли? Так что считай, вопрос о квартире - главный.

– Здесь нет вопроса, - фальшивым голосом ответил Алексей Николаевич.

– То есть? - не понял приятель. - Неужели оставляешь?

Алексею Николаевичу показалось неприятным, что первым естественным выводом был у приятеля этот - оставляешь. И он хотел это сказать, но приятель начал сам.

– Не советую, - сказал он. - Не советую. В нашем с тобой возрасте идти под чужую крышу все равно что силу терять. Все играет значение, как говорят в Одессе. Ты или хозяин, или опять же, как говорят в Одессе, примак. Я бы лично к бесподобной Вике в примаки не пошел.

– Почему? - спросил Алексей Николаевич. Нить рассуждений о квартире была ему в целом приятна. А что он имеет против Вики?

– Да потому, что квартиру ей оставил Федоров, квартира кооперативная, твоих в ней денег нет. А вдруг у вас дело не пойдет? Разве можно за будущее ручаться? Ты сколько с Анькой живешь? Двадцать один год? Стаж, братец мой, стаж… Я вообще считаю, что после таких лет разводиться нельзя. Ты сам не знаешь, как вы привыкли друг к другу. Тут все опять же играет значение - и запах, и вкус, и цвет…

– Перестань, - сморщился Алексей Николаевич.

– Да я понимаю: когда уже до этого доходит, то все бывает наоборот. Ладно, пусть… Но в примаки не ходи… Или уже пошел, идиот?

– Да нет, - сказал Алексей Николаевич. - У нас стадия обсуждения. Анна упрямится.

И он рассказал этот свой идеальный вариант и встретил полное и безоговорочное понимание.

– За это и держись, - сказал приятель. - Не давай бабам крутить тебе мозги. Конечно, тут есть одна страдательная сторона - Ленка. А ты знаешь, что ей скажи? Мол, оставайся, дочь, со мной. Моя квартира - твоя квартира, и всякое там разное…

Последнее ошеломило Алексея Николаевича. Ни разу не пришло ему в голову, что дочь может остаться с ним, не соединялось это вместе с Викой. Конечно, Ленка останется с матерью. Но, с другой стороны, он же вправе и обязан предложить ей такое? Он скажет ей: оставайся в своей комнате, наши с мамой дела тебя не должна трогать.

– Ты мне подбросил идею, - сказал он приятелю.

– Я добрый, - ответил тот. - Только дохлая эта идея. Ленка и Вика? Я представил это на минуточку и содрогнулся.

– Почему?

– Черт знает почему, - засмеялся приятель. - Все твои бабы - штучки. Я это давно понял. Хотя, с другой стороны, а какими им быть в наше время?

Расходясь у лестницы, приятель не выдержал и сказал: «И нужна тебе вся эта возня? Менять женщин в наше время (что он прицепился к бедному времени?) пока еще неэкономично. Дорого, а значит - глупо… Ей-ей, Леха!» И ушел.

Алексей Николаевич поднимался в клетушку и думал о себе хорошо. Не такой он циник, чтобы все переводить на деньги и выгоду. Здравый смысл - прекрасно, но есть же что-то и повыше? Он боялся сказать себе «любовь», потому что считал это слово несколько дискредитированным. «Не будем его произносить, - шептал он мысленно Вике. - Я просто без тебя не могу». Вот это точно. Ленку, дочь, он, наверное, все-таки любит, но он может без нее. Может! Хотя тем не менее он предложит ей остаться с ним, пусть решает…

Из окна корректорской было видно то самое окно столовой, возле которого обедал Алексей Николаевич. Увидев его, Вика бросилась было бежать, а высмотрев, с кем он, бежать передумала. Вика не любила этого приятеля, не любила беспричинно, хотя это неточно сказано. Причин, каких-то там фактов, поступков, слов, конечно, не было, но была внутренняя концепция, выработанная годами, и по этой концепции приятель относился к тем мужчинам, которые изначально враги, что бы они ни делали и как бы себя ни вели. Это их разрушающая все и вся логика. Это недоверие к их, женской, интуиции, пренебрежение к их работе, неуважение к их запросам, сугубо женским, отличительным. Вика за версту чуяла таких мужчин и старалась, чтобы пути с ними не пересекались. Они и не пересекались. Вот только с Федоровым вышла у нее промашка, но Федоров не «чистый тип», это ее и сбило с толку. Сколько она еще будет его вспоминать? Пока не уйдет из его квартиры. Вот человек! Облагодетельствовав ее, он обеспечил ей вечную муку. Как они вылизывали эту квартиру! Как искали интерьеры, чтобы «ни у кого и никогда». Тысяча его придумок, пристроек, удобных, красивых. Когда вбил последний гвоздь и отполировал последнюю дверную ручку, то сказал странное: «Так хорошо, что даже противно». Она не придала этому значения, на жостовском подносе поднесла ему любимый его вермут со льдом. «С окончанием работ!» - сказал он, посмотрел на нее внимательно, и она, идиотка, и этому его взгляду не придала значения. Она была такая тогда счастливая, что стала просто глупой. Через три дня, собрав чемодан, он ушел.

«Будь счастлива, Суламифь, и не поминай лихом. Моторчик я забираю».

Ничего она не могла понять, ничего. Его поступок был иррационален, в нем не было причин, корней, это было равносильно скоропостижной смерти в расцвете сил. Правда, у нее хватило ума не биться в истерике. Она подождала несколько дней, навела справки. Сказали, что он уехал на «какую-то стройку делать снимки для какой-то юбилейной Доски почета. Потом он вернулся и поселился в квартире приятеля, который уехал за границу. Она позвонила ему. «Как живешь, Лисистрата? - спросил он. - Фонарики в ванной работают?» Она, неестественно похохатывая, спросила, когда он собирается вернуться, чтоб она успела вымыть шею. «Клотильда, душенька Кло! - сказал он. - Не надо так шутить. Мне больно… Хочешь совет друга? Выходи замуж… Я буду просто счастлив!» И она ответила ему, что, конечно, так и поступит, и начала совершенно идиотский разговор о вещах. Что, мол, он собирается забрать, а что оставить? Это, дескать, важно и очень хочется, чтобы было по-честному… «Все - твое!» - сказал он и положил трубку.