Середина одиннадцатого века. Одиннадцатого века. Киевская Русь. Митрополит Илларион. Да? Митрополит -- глава Русской Церкви в рамках Константинопольской патриархии. Один из двух этнически русских людей, митрополитов киевской эпохи. Монах, потом митрополит. Пишет произведение "Слово о законе и благодати". Его проходят даже в школах. Это одно из первых классических произведений. Оно и художественное, и юридическое, и философское, внешнеполитическое, какое угодно. Да? И для меня всегда это была загадка. Еще несколько десятилетий назад русский народ был безграмотный. То есть не было христианства, не было, значит, азбуки, не умели писать, читать. И вдруг через несколько десятилетий рождается мыслитель, рождается человек, который, ну, как будто через тысячелетия увидел, куда Россия пойдет. Это совершенно удивительно.

Я не могу себе представить, и я не знаю ни одного аналога, во всяком случае, в русской истории. Ну, вы знаете, это произведение довольно простое. Он пишет о том, что есть разные варианты, так сказать, управления. Ну, я буду говорить сегодняшним, разумеется, языком. Общество. Есть закон, который руководит нами здесь, в жизни, но он не касается нашей внутренней структуры, поскольку он не лезет в душу. Исполняй закон и все нормально. На эту тему написано "Преступление и наказание" Достоевского. Да? Он хотел убить старуху, уже преступник. Преступник, когда уже убил. Вот, закон -- только если убил. Ну, есть благодать. Благодать -- это то, что нисходит, от Бога, но не на всех, поскольку, опять же, по христианской мифологии спасутся немногие. А на тех, на кого, снизойдет благодать, а неизвестно, на кого. Кто и стяжает. Это вещь такая, эксклюзивная, редкая, так сказать. Опять же, говоря сегодняшним, не очень красивым языком. И, видимо… Я пытаюсь реконструировать. Илларион задумался, как соединить. Потому что как-то и этого недостаточно, и то редковато для социальной жизни. И он вводит категорию "правда". Правда. Да, правда становится ключевым термином, который в себя включает отчасти и закон, и вот эти юридические начала. Включает в себя также и какие-то элементы, возможно, благодати, а также справедливости. Включает социальную справедливость, равенство и так далее. То есть, слово "правда". Термин "правда" нагружен огромными смыслами. Или, как говорят в науке, коннотациями. И, например, на английский, французский, немецкий это слово очень трудно перевести, поскольку там нету этих содержаний, этих коннотаций. И опять же, помните? Прекрасно, что свод русских законов в первое столетие существования России назывался "Русской Правдой". Да? То есть, это, как бы летало в воздухе. Мы также помним, например, что в начале девятнадцатого века один честолюбивый офицер, который хотел произвести в России революцию, написал произведение тоже под названием "Русская правда". Павел Пестель. Он думал, Россия будет жить. А в начале двадцатого столетия один честолюбивый политэмигрант назвал свою газету "Правдой". Да? Владимир Ильич Ленин. И она стала главной газетой двадцатого столетия. То есть этот термин на тысячу лет остался в России.

"Правда" -- ключевой термин русской политической культуры. А к чему я это говорю? А к тому, что наличие вот этого термина на наличие вот этого понятия, явления, в рамки которого укладывается русская культура, блокировало возможность права. То есть наши с вами предки строили государство правды. Где есть и справедливость, и равенство, и закон, и благодать. И все, что угодно. А вот европейские наши братья строили государство права. Ну, право, закон, который в их жизни ни на что особенно не претендует. Поэтому в нашей культуре и не возникло даже желания иметь право. Вообще, слово "право", в смысле юридическом, возникло в русском языке, когда его перевели с немецкого. Феофан Прокопович в начале восемнадцатого века. Да? Немецкое слово "дас рехт", "право", перевели на русский -- "право". У них тоже правая рука -- "рехт", и право и у нас так же. Да? То есть, это переводное, на самом деле, слово. То есть, наши предки даже не представляли, что есть право как основной регулятор социальной жизни, а есть правда. И этим объясняется склонность России к коммунизму, например. Поскольку это тоже попытка некой правды на земле. И это объясняет, почему так слабы наши суды. Почему так слаба, вообще, наша правовая система. Конечно, в русской истории можно найти какие-то другие традиции, которые можно квалифицировать как правовые. Но мы не будем сейчас об этом говорить. Нету времени. Но в целом вот это явление правды, еще раз вам скажу, заблокировало возможность развития России по каким-то правовым путям. Но я хотел бы сегодня на этом закончить нашу лекцию. На следующей лекции, завтрашней, когда мы соберемся, продолжить рассказывать о развитии русских политических институтов, об их традициях. Что сохранилось, что ушло. Спасибо.

Вопрос: Вы поставили в начале своего выступления, выставили одну такую позицию о том, что история российской государственности является властецентричной. Но, понимаете, если описывать через власть все остальное, -- собственность ли, отношения с Церковью ли, то получается, что ничего, кроме власти и нету. А если нет ничего, кроме власти, и все описывается через власть, то получается, что совсем ничего нету. Вот это первый вопрос. И второй вопрос. Вы говорили о том, что Москва является наследником Золотой орды, в этом смысле является улусом. Это, конечно, спорно. Но ситуация эта. Значит, ситуация сохраняется в том плане, что действительно, с того времени существует подавление верховным носителем власти всего остального населения. И что само-то население, распространяясь, колонизируя остальные территории, оно фактически бежало из этого центра. И устраиваясь на новых территориях, оно спокойно обходилось, какое-то, во всяком случае, время без государственной власти. И уже государственная власть впоследствии их догоняла. Вот что Вы по этому поводу думаете? Спасибо.

Ответ: Я могу ответить. Да? Вопросы очень такие правильные, понятные и интересные. То есть вы хорошо учитесь, значит. Первый вопрос. Да, конечно, я вынужден в лекции несколько стилизовать подход для того, чтобы более выпукло показать то, что я в рамках данного мне времени хочу сказать. Конечно, все полностью свести к власти невозможно. Это естественно. Но ведь, смотрите. Я сказал: наша культура, в том числе и политическая, является властецентричной. Тут же сказал: западная является антропоцентричной, человекоцентричной. Следовательно, можно сказать: а что, в Европе, на Западе все сводится только к человеку, через человека? Нет, конечно. Но если мы хотим понять особенности русского политического государственного правового развития, мы все-таки должны сказать о каких-то наиболее важных чертах. С точки зрения этого профессора -- это власть. А когда-то вместе с одним моим коллегой, когда мы писали одно произведение по методологии русской истории, мы назвали русскую власть "моносубъектом русской истории". Единственным субъектом в русской истории. Прекрасно понимая, что, конечно, есть и другие актеры, есть и другие деятели. Но нам надо было подчеркнуть вот именно эту часть. И посмотреть. Вообще, это вопрос, что вы задали, имеет важнейшее методологическое значение. Вот я сам для себя сформулировал, как нужно подходить к истории, вообще к социальным явлениям. Я это назвал. Ну, все сейчас учат английский язык, -- "поссибилитистским подходом". Possibility. Возможностным подходом. То есть профессор Пивоваров посмотрит через власть. Профессор Милов -- через ситуацию с русским пахарем. Профессор Янин -- через какие-то археологические вещи. А гений -- через европейскую концепцию. Другой -- через какую-то другую. В споре, например, известном, который по сей день будоражит и доводит до инфаркта русских историков норманнским происхождением, не норманнским. Я за то, что были разные точки зрения. А поссибилитистские в том, что это возможность, это различные точки зрения. И только тогда, как, знаете, стоят различные камеры, чтобы лучше увидеть. Да, вот? Я футбольный болельщик. Да? И мы лучше видим матч. Так и исторический процесс. Да? Но вот я именно могу сразу во все окуляры смотреть. Я сегодня в этой лекции смотрю через этот окуляр и акцентирую это. Ну, если все-таки немножко от иронии не уйти, действительно, я не знаю ни одной другой социальной истории христианских стран, где бы власть играла такую роль, и где бы власть была таковой. Теперь, что касается Золотой орды. А это тоже очень интересный вопрос. Причем, он, знаете, где самый интересный? То, что они сами шли. Они шли сами. Да. Разумеется. Более того, власть поначалу, как мы знаем, как-то не совсем понимала, куда они идут, зачем идут и, вообще, что, что происходит. Но есть совершенно замечательный современный антрополог -- Светлана Лурье, которая пишет. Она исследует вопрос. И которая пишет о том, что общины казаков, которые, вот, продвигались и занимались колонизацией, они воспроизводили. А казаки, это те, кто бежал из центральных областей России. Они воспроизводили социальные отношения, которые они принесли с собой. То есть, они завоевывали, но они строили те же самые социальные властные отношения, которые были до того момента, пока они туда не пришли. А потом уже приходила власть. И тогда это все дооформляла. Хотя, конечно, некая казачья автономия, специфика оставлялась. То есть, что, да, они это делали сами. Но они воспроизводили Россию и русскую социальную структуру, и политическую властную, экономическую структуру на этих землях. Как. Ну, Золотую орду, это, в общем-то, особо не связывало, на самом деле. Это с Золотой ордой не связано. Потому что, ну, дань они несли, конечно, и элементы вот этой ордынской традиции в русской истории. Но, вообще, вот вы говорите: спорно -- были мы улусом или нет. Это, вообще, не тема. Вернее, настоящая тема -- это тема, что, конечно, мы являемся продолжателями многих традиций. Это совершенно очевидно. Более того, здесь надо не гордиться, не плакать. Это факт. Причем ведь любая страна является продолжателем различных традиций. Вот у нас болезненно говорят о норманнах и так далее. Ну, хорошо, битва при Гастингсе. Тысяча шестьдесят шестой год. Помните, Вильгельм Завоеватель. Норманны захватывают там. И они делают эту страну другой. Да? И никто от этого не отказывается. Норманны приплывают, захватывают Сардинию. И вся, например, итальянская аристократия носит такие? совершенно итальянские фамилии, как Белингер. Это лидер когда-то итальянской компартии, маркиз Белингер. Понимаете? То есть они везде, они всюду. В Италии норманнские традиции. Они не отказываются. То есть шведские, скандинавские. У нас ордынские. Почему нет?