— Желтый остров… — Конан приподнялся, разглядывая возникшую перед ними скалу буро-желтого камня. — К сумеркам доплывем.
— Пораньше, — отозвался Иава, и впервые за все плавание с силой налег на весла.
Только издалека Желтый остров казался неприступным. Мрачные желтые утесы-великаны высились чуть дальше от берега, а сам берег являл собой узкую, не больше пяти шагов, каменистую полосу.
Затащив лодку в грот, обнаруженный после недолгих поисков, путешественники двинулись вглубь острова. Трудность сего похода заключалась в расположении скал и валунов: они почти примыкали друг к другу, и людям приходилось не идти, но протискиваться меж ними, иной раз ценой огромных усилий высвобождая застрявшую ногу либо шемитов живот.
Спустя некоторое время киммериец, охваченный с первых же шагов на острове странным тягостным чувством, понял, отчего так давит грудь тоска — здесь не было жизни. Никакой растительности кроме жалких клочков моха да сухих прутиков, бывших некогда кустами; ни зверей, ни птиц — только белые чайки с паническими криками порой проносились над ними, но не кружили, а исчезали где-то за вершинами скал. Самым живым оказался прозрачный ручей веселого синего цвета, бурлящий и брызжущий пеной; от него так и веяло прохладой, и спутники, встав на колени, долго пили его чистую пресную воду, на миг лишь отрываясь и тут же снова припадая губами к спасительной ледяной струе.
Желтая башня возникла перед ними неожиданно. Впрочем, так и бывает обычно, и Конан, лишь на полвздоха ощутив укол в сердце, упорно полез через два почти сросшихся в объятьи валуна.
— Конан, погоди, — тяжело дыша, Иава уселся на плоский, черный с желтизной длинный камень, простер ободранные руки к варвару. — Нельзя идти туда сразу. Много ли сил у нас после целого дня пути?
— Я пойду, — упрямо бросил киммериец, пробуя босыми пальцами ноги следующий валун.
— Ты хочешь стать хорошей закуской для этой обезьяны? — в отчаяньи выкрикнул шемит. — Стой, говорю тебе, ослиная шкура!
Конан молча перепрыгнул на другую сторону валуна.
— Там нет входа, понял? — буркнул Иава и отвернулся.
Он рассчитал правильно. Киммериец замер, животом и щекой прижимаясь к нагретой солнечными лучами поверхности камня. Желтая башня была так близко… Интересно, а знала ли Мангельда все эти хитрости?
Конан прикрыл веки, но и теперь, почти у цели, тонкие черты ее лица не проявились четко — сквозь клубы тумана проглядывали чьи-то знакомые глаза, и только. Он даже не смог бы с уверенностью сказать, что это глаза Мангельды, ибо сейчас ни боли, ни тоски не воспринимало его уставшее сердце. Пожалуй, до сих пор он и не чувствовал, как много на себя взял. Все эти дни чужая клятва точила его душу, и лишь здесь, на Желтом острове, он имел возможность снять наконец груз, освободиться, зажить своей, только ему принадлежащей жизнью…
— А где вход, Иава? — внезапно спросил Конан, все еще не отрываясь от камня.
— Здесь, недалеко, — неохотно ответил тот. — Ты хочешь пойти ночью?
— Если бы я был Митрой, я б сделал день! — в раздражении рыкнул варвар. — Ты можешь остаться, шемит, и подождать утра. Где вход, показывай!
С глубоким вздохом приподнял Иава свое грузное тело с уютного сиденья. Сил у него не было даже на то, чтобы осыпать подобающими проклятьями упрямого киммерийского верблюда — и он, как Конан, только здесь почувствовал всю тяжесть своей усталости; и он только здесь понял, как много на себя взял. Какая-то очень важная мысль мелькнула — и тут же пропала. Шемит остановился на пару мгновений, прислушался к своим ощущениям. Так он делал всегда, когда хвост нужной, может быть, даже жизненно необходимой мысли ускользал от него. Иногда способ сей помогал, иногда — нет. Сейчас ему повезло: мысль вернулась, и заключалась она в том, что от антархов кроме клятвы вернуть маттенсаи в Ландхаагген они с Конаном получили еще и такую малоприятную штуку, как чужое состояние души. Тонкая нить, связывающая антархов с богами и Асвельном, попала в руки двух самых обыкновенных людей — еще бы силы не покинули его, Иаву, здесь! Сквозь собственную простую оболочку шемит почти не ощущал той боли и той тоски, что с таким трудом выносила Мангельда. И тем не менее чувства сии все время были с ним — и с Конаном — и, разумеется, незаметно отняли большую часть сил…
Иава разочарованно хмыкнул. Мысль была, несомненно, интересная. Но — и тоже несомненно — абсолютно бесполезная. Что он сделает с ней? Превратит в копье и метнет в Гориллу? Или съест на завтрак? Тьфу! Шемит повернулся к варвару и буркнул:
— Здесь!
Перед ними гордо возвышалась ничем не примечательная скала. В сумерках она казалась особенно мрачной и зловещей — только и всего. Ни двери, ни, тем более, ворот не было и в помине. Конан с сомнением оглядел ее отвесную шершавую стену, ткнул ее кулаком, потом плюнул, и, не дождавшись никакого результата, сказал:
— Заходи первый.
Кряхтя, Иава опустился на колени, пошарил рукой в земле у основания скалы. Нащупав железный крюк он даже несколько удивился, ибо все же не предполагал, что Асвельн так точно укажет ему место входа в Желтую башню. Что было силы шемит потянул на себя крюк, но тот не поддался и на волос.
— А ну, подвинься, — Конан рухнул на колени рядом с приятелем и обеими руками вцепился в железку.
Со скрипом поехала в сторону засыпанная твердой землей плита, на которой они сидели. Едва успев отскочить, спутники невозмутимо наблюдали, как открывается перед ними черная широкая дыра, особенно жутко выглядевшая в только что наступившей ночи.
Не раздумывая, Конан швырнул в дыру свой мешок и следом прыгнул сам — сил на благоразумие у него уже не хватало. Слава Митре, глубина была едва ли в два его роста, так что он благополучно приземлился, и тихо свистнул Иаве, призывая его последовать за ним.
Шемит оказался менее удачлив: при падении он вывихнул ногу, и теперь на все лады проклинал варвара, не имевшего терпения подождать до наступления утра. Как ни странно, сил у него вдруг поприбавилось. Довольно легко поднявшись, он послушно сунул Конану больную ногу, с исключительным мужеством стерпел короткую боль, и, чуть прихрамывая, двинулся за приятелем по огромному, освещенному тучами светлячков коридору.
— Откуда ты знаешь про этот вход? — поинтересовался варвар, бодро шагая босыми ногами по сырому, сплошь усыпанному мелкой галькой полу.
— О, Конан… — пробормотал шемит, ковыляя сзади. — Порой ты несказанно удивляешь меня…
— От Асвельна? Кром! Я так и понял. Но почему он ни разу не приснился мне? Ты же сам сказал, что он выбрал меня! Ну, что молчишь, шемитская рожа? Или тебя опять кто-то укусил? Как тогда, в норе под горой?
Иава смущенно фыркнул, но не выдержал, расхохотался.
— Что смешного я сказал тебе, разноглазый? — прорычал Конан, останавливаясь.
— Не сердись, киммерийский бык, — давясь от смеха, еле вымолвил шемит. — Но меня тогда никто не кусал.
— А что же ты тогда валялся без чувств, словно старая девственница, впервые попавшая в объятья мужчины?
— Ну… Как тебе сказать… Понимаешь, я терпеть не могу разных ползучих тварей… И особенно… Особенно мокрых… А та была именно мокрая, Конан. Ну, и я…
Выпучив глаза, киммериец несколько мгновений с изумлением взирал на приятеля.
— Так ты… Кром, как это называется… Упал в обморок?
— Угу, — Иава снова хихикнул, но лицо его помрачнело.
Конан открыл рот и, трясясь в беззвучном хохоте, начал сползать по стене вниз.
Гринсвельд стоял на четвереньках перед окном, где снова трепетало в солнечных лучах зеркальное отображение варвара. Если бы только он обладал способностью убивать взглядом на расстоянии, мальчишка и его спутник сейчас бы уже бродили по Серым Равнинам бесплотными, ни на что не годными тенями.
Горилла Грин обожал свою игру; он жил ею так, как люди живут мечтой либо надеждой. Он просчитывал каждый ход, испытывая при этом невыразимое и ни с чем не сравнимое наслаждение, и как сладко было потом наслаждаться очередной победой! Да и что может быть лучше игры, где правила диктует только один участник, нарушая их тогда, когда ему того захочется? И вот сейчас его жизнь — именно жизнь! — разрушена двумя недоносками, кои осмелились сами придумывать правила в чужой игре…