- Мне надо на корабль, - сказал он.

Она молчала. В сумерках он не видел ее лица, но ощущал на себе ее взгляд.

Когда он уже оделся, Соня позвала:

- Матвей...

Он подошел к кровати.

- Матвей, - Соня, не сдержавшись, громко разрыдалась. Она уткнулась лицом в подушку, тщетно пытаясь заглушить рыдания. Ее голые плечи вздрагивали. Рука Матвея непроизвольно потянулась, чтобы погладить их. Но он боялся сейчас прикасаться к ней, боялся, что в нем снова вспыхнет жалость и не хватит мужества уйти.

- Не надо! Соня, не надо! - повторял он отчужденно и с досадой.

И она вдруг перестала рыдать, села на постели, по-детски вытерла тыльной стороной ладони слезы и грустно спросила:

- Почему так получается? Почему мне так не везет? Ведь я не хуже других. Ну была бы я уродом или просто развратной женщиной, тогда можно было бы еще как-то объяснить. Но ведь я ничем не хуже многих других! Почему же им есть счастье, а ко мне оно не приходит? Скажи, Матвей, почему так получается?

Он растерянно молчал. Ему стало жалко ее. Но он подавил эту жалость и жестко сказал:

- Счастье - не холодильник, который можно выиграть по лотерее. Оно не приходит, его надо взять. Его берут и отстаивают.

- Но как? Как его взять и где его взять?

- Не знаю.

- Эх вы!..

Кого она еще имела в виду, Матвей не понял.

- Ладно, иди. С тобой счастья не вышло. И вижу, что не выйдет. Но я тебе благодарна и за то, что было.

- Ну зачем ты так? - он едва сдерживал раздражение.

- Не сердись, Матвей. Говорю, как умею. Я на тебя не обижаюсь, ты не в чем не виноват. Так уж получилось. А теперь - прощай. Дай я тебя поцелую.

Он подставил губы, она крепко поцеловала.

- Иди.

Она стояла на площадке, запахнув халатик, придерживая его рукой на груди, и смотрела, как Матвей спускается по лестнице.

- Будь счастлив!

Он слышал, как осторожно закрылась дверь и почувствовал щемящую грусть.

15

Люся проснулась от звонка. Она машинально протянула руку и, нащупав будильник, нажала кнопку. Но звонок повторился. Оказывается, это звонил не будильник. Кто-то пришел. "Кто бы мог в такую рань?" - подумала Люся и откинула одеяло. Но тут же снова натянула его на себя, услышав, что по коридору прошаркали чьи-то шаги.

А через минуту в дверь ее комнаты постучалась соседка.

- Люсенька, вы не спите?

- Нет, входите, пожалуйста.

Соседка была в ночной рубашке и тапочках на босу ногу.

- Извините, если разбудила. Вам телеграмма. Я подумала, что она, наверное, срочная, коли так рано принесли.

- Спасибо. - Люся взяла телеграмму и развернула ее. "Капитан покидает судно последним", - прочитала она и улыбнулась.

- Что-нибудь действительно срочное? - спросила соседка.

Люся свернула телеграмму и сунула под подушку.

- Да, срочная. Спасибо.

- Пожалуйста. - Соседка ушла.

"Матвей! Милый мой Матвей, значит, ты тоже думаешь обо мне?" - Люся радостно рассмеялась. Потом достала из-под подушки телеграмму и перечитала ее. Подписи нет. Она и не нужна. Отправлена из Ленинграда вчера, в двадцать три сорок. "Я была уже дома. Странно, однако я в это время тоже думала о нем".

Впрочем, с тех пор, как он ушел в Ленинград, она все время думала о нем.

Это было неудержимо, как обвал. Стоило ей хоть на минуту отвлечься от дел, как сразу наваливались воспоминания. Они, точно ночные бабочки около огня, вились вокруг событий последнего вечера, проведенного вместе. Она помнила каждое сказанное им слово, каждую фразу, слышала его голос, ощущала его взгляд. Когда он вернется? Что она скажет, когда увидит его?

- Люсенька, ты не опоздаешь? - приоткрыв дверь, спросила мать.

- Ой, уже четверть восьмого!

* * *

Юзек ждал ее у проходной.

- Ну, как дела? - спросила Люся.

- Вернули.

- Гаврилов?

- Да.

- Что он сказал?

- Сказал, что это никуда не годится.

- Так. Идем! - Люся взяла Юзека за руку и потащила к заводоуправлению.

Герасименко был один. Втолкнув Юзека в его кабинет, Люся еще с порога начала:

- Товарищ секретарь, когда же прекратится это безобразие? Третий раз возвращают и, по существу, ничем не мотивируют...

Остап Григорьевич улыбнулся:

- Простите, как ваша фамилия?

- Казакова. А что?

- Здравствуйте, товарищ Казакова.

- Ой, извините, я, кажется, не поздоровалась. Здравствуйте, товарищ Герасименко.

- Меня зовут Остапом, по батьке Григорьевич.

- Очень приятно. Понимаете, Остап Григорьевич, он бывает иногда совершенно беспомощным.

- Простите, а кто этот молодой человек? - опять прервал ее Герасименко.

- Это Юзек. Шварц. Сварщик в моей бригаде.

- Вот теперь я начинаю кое-что понимать. Вы - бригадир, а это сварщик Юзек Шварц. Садитесь, пожалуйста. И как можно спокойнее объясните: первое в чем состоит упомянутое вами безобразие; второе - что именно возвращают в третий раз и но мотивируют по существу; и, наконец, третье кто бывает иногда совершенно беспомощным и в чем мы ему можем помочь.

Спокойный тон секретаря парткома почему-то окончательно вывел Люсю из себя. И она сердито ответила:

- Первое: вышеупомянутое безобразие состоит в том, что начальник БРИЗа Гаврилов зажимает предложения рабочих. Второе: в третий раз возвращают рационализаторское предложение Шварца. Третье: сам Шварц об этом никому никогда не скажет. Вот почему вам докладываю я.

Она сделала ударение на слове "докладываю", намекая Герасименко на его недавнюю службу и рассчитывая уязвить его тем, что в делах завода он плохо разбирается. "Ишь ведь какая ершистая!" - подумал Герасименко. Он понял ее намек, но не обиделся. Отчасти потому, что в ном была доля правды - он еще не успел вникнуть во все стороны жизни завода. Отчасти же по другой причине: ершистых людей он любил больше, чем покладистых.

- Ну что ж, будем разбираться, - сказал он.

- А сколько будете разбираться? - спросила Люся - Месяц, два?

Герасименко внимательно посмотрел на нее, потом заглянул в лежавший под стеклом план. С работой БРИЗа он должен был знакомиться только через неделю. Придется, видимо, заняться сегодня. И он спокойно ответил:

- Зачем же месяц? Сейчас и разберемся.

Он встал, по привычке одернул китель и предложил:

- Пойдемте-ка к Гаврилову.

Бюро рационализации и изобретательства располагалось в небольшой полутемной комнатке, где едва помещались стол, шкаф и два стула. За столом сидел Гаврилов. Это был щупленький старичок с голым черепом и бородкой клинышком, в потертом пиджаке, обсыпанном пеплом. Нагнув голову, точно собираясь боднуть Герасименко, Гаврилов посмотрел на него поверх больших очков в роговой оправе и спросил:

- Чем могу служить?

- Я бы хотел ознакомиться с предложением товарища Шварца, - сказал Герасименко.

Гаврилов поочередно оглядел Люсю и Юзека, и в его умных глазах мелькнула добродушная усмешка.

- Извольте, - он открыл шкаф и, вынув из него папку, протянул ее Остапу Григорьевичу.

Герасименко взял папку, взвесил ее на ладони и положил пород Гавриловым.

- Вы, очевидно, знаете, что я не специалист. Поэтому я попрошу вас популярно объяснить суть дела.

Гаврилов рассказал о предложении Шварца. Спросил Юзека:

- Я ничего не упустил?

- Нет, все точно.

- Так вот, предложение это никакими теоретическими и техническими расчетами не обосновано. Я это сейчас докажу. Идите сюда, Шварц.

Юзек подошел к столу.

- Идите и вы, - пригласил Гаврилов Люсю. Он положил перед ними чистый лист бумаги:

- Пишите.

Люся взяла карандаш. Гаврилов стал диктовать какие-то формулы. Герасименко ничего в них не смыслил, но Люся и Юзек, судя по всему, разбирались в них.

Наконец Гаврилов, откинувшись на спинку стула, спросил:

- Что мы имеем в итоге?

- Ничего, - растерянно сказала Люся.