На мне подвенечное платье, в зале ждут меня коварный Фернандо, корыстолюбивый отец мой и свидетели, которые, однако, скорее окажутся свидетелями смерти моей, нежели обручения.

Дождь ходил вокруг свадьбы, точно неприглашенный родственник. Он то мстительно принимался окружать лужами крыльцо в расчете на модельную обувь гостей и длинный шлейф невесты, то громко барабанил в высокие ресторанные окна. Вообще, он вел себя не по-мужски, напоминал, скорее, богиню Эриду, которую забыли пригласить на самую громкую свадьбу в греческой мифологии. А кто, собственно, дал дождю мужской пол? Может, эта самая Эрида и бродила вокруг пиршества богов и героев в образе дождя? Хлестала струями по листьям и ветвям, пока не уронила на свадебный стол яблоко с надписью «Прекраснейшей», открыв тем самым длинную предысторию Троянской войны? Да и предки-славяне считали когда-то, что в дождь не заоблачные хлопцы, а поднебесные девы льют на землю небесное молоко. И действительно, разве может мужчина выполнять такую однообразную, монотонную работу?

Некрасивая, остроносая девушка с огромной, неуправляемой копной курчавых волос сидела за свадебным столом спиной к окну, через одного человека от жениха и невесты.

В первые минуты застолья она все время поворачивалась боком, будто бы любуясь молодоженами, на самом же деле отворачиваясь от посторонних взглядов, отгораживалась от них «химией». Потом в стекло застучали дождевые капли, и она стала оглядываться назад, словно ожидала появления кого-то со спины. А после ей пришлось отодвигаться от быстро пьяневшего соседа слева, который становился с каждой рюмкой все разговорчивее и разговорчивее.

– Ты… эта самая… свидетельница? – в который уже раз спрашивал мужчина. – У меня вот тоже первая жена – свидетельница Иеговы. А когда со мной жила, была музыкальным педагогом… Принесла мне тут брошюру и джемпер сэконд-хэнд от Иеговы. А Танька, это моя нынешняя половина… Видишь ее? Вон зеленое платье… ламбаду пляшет… все ее подарки – в мусоропровод. А та ей: «Сестра, сестра…»

А Танька: «Волк тамбовский тебе сестра!» Танька у меня у-у-у… Вон она… зеленая… ламбада…

А ты – свидетельница?.. Но я с ней не потому развелся, не из-за Ие… Ие… Иеговы. Это просто такая судьба. Понимаешь… Судьба…

Он пытался заглянуть в глаза собеседницы, но курчавая обесцвеченная шевелюра закрывала от него даже кончик ее носа. Мужчина протянул было руку, чтобы сдвинуть кудряшки в сторону, но вовремя спохватился. Отдал себе бесшумную команду, с усилием возвратил руку и долго с удивлением смотрел на свою появившуюся непонятно откуда ладонь, будто изучая на ней линии судьбы. Потом он пробормотал извинения неизвестно кому и опять попытался заглянуть в глаза собеседницы, на этот раз без рук, то есть наклоняя голову над столом и бодая при этом на три четверти опустевшую бутылку «Дипломата».

– Свидетельница? Ты со стороны невесты или… как его?.. с противоположной?..

– Капитан Харитонов, ты даже на свадьбе продолжаешь работу со свидетелем? – послышался притворно строгий голос жениха. – Костя, расслабься, ты же на свадьбе! Поухаживай за ней, жена простит. А девушку зовут Людочка… Людочка Синявина…

«Когда этот „мусор“ уронит, наконец, свою ментовскую пьяную рожу в салат и заткнется?» – подумала Люда Синявина, сама удивляясь, откуда в ее богатом внутреннем мире, щедро начиненном образами, символами и метафорами, как салат «Оливье» консервированным горошком, вдруг взялась такая конкретно-вульгарная фраза.

Как бы извиняясь за свою мысль, она гуманно отодвинула подальше от капитана Харитонова какую-то испанскую закуску с торчащими во все стороны острыми палочками, подставив под его нетвердую голову родной безопасный салат с французским названием. При этом Людочка нечаянно коснулась соседа рукавом-воланом. Тот мгновенно отреагировал, качнулся в направлении девушки и, стараясь «визуально стабилизировать ускользающий объект наблюдения», опять заговорил бессвязно:

– Людок… Это просто такая судьба. Понимаешь? Судьба…

Девушка на этот раз с ним согласилась. Она даже не стала возражать, когда Харитонов наполнил ее рюмку. В этот момент в голове Людочки Синявиной родилась интересная, на ее взгляд, мысль о русской интеллигенции. Глядя в наполненную чем-то красновато-бурым рюмку, девушка думала, что соглашательство интеллигенции с окружающей действительно-стью основано на понимании ею всеобщей связи, всеединства мирозданья. Оно присутствует, например, в способности культурно развитого человека связывать далеко отстоящие друг от друга понятия. Где обыденное сознание не видит смысла и отзывается на это помрачением рассудка, приступами жестокости и тому подобным, она, Людмила Синявина, ясно видит эту связь, если хотите, всеобщую гармонию.

Дождь и судьба… Что общего? А на самом деле все очевидно, все связало давным-давно мифологическое сознание, открывая это чудо всем желающим. Среди присутствующих об этом знает только Люда Синявина. Может, еще помнит невеста – однокурсница Аня Лонгина, с нынешнего дня уже Корнилова. Если, конечно, не забыла университетские лекции по фольклору. Люде захотелось рассказать кому-нибудь о своем маленьком открытии, поговорить об этом. Но с кем?.. А почему нет? Он же достает ее своей семейной хроникой, «зеленой ламбадой»…

– Капитан Харитонов, послушайте, – обратилась девушка к соседу, испытывая незнакомое удовольствие от произнесения вслух офицерского звания, – в народных представлениях облачные девы не только хранили небесную воду и щедро поливали ею землю. Считалось, что они приносят в жизнь младенческие, новорожденные души, а уносят с земли души усопших. Вообще, они устраивают человеческие судьбы. Понимаете? Все связано. Дождь, судьба, небесные девы…

– Я так тебя понял, – сосед боднул бы Люду интимно головой, если бы ее «химия» не спружинила удар, – что ты еще дева?

– Капитан Харитонов! – вскрикнула Синявина, на этот раз не испытывая никакого удовольствия, чувствуя себя какой-то Наташей Ростовой, но не из «Войны и мира», а из анекдота про поручика Ржевского. – Что вы себе позволяете?

– Брось, проехали, – махнул рукой сосед, замечая, что и свадебный стол и гости действительно куда-то поехали. – Давай лучше выпьем. За тебя! Чтобы ты нашла себе хорошего…

– Нет! Давайте лучше выпьем за философа Владимира Соловьева, – перебила его Синявина.

– Это что, твой мужик?

– Мой, – согласилась Люда.

Философ Соловьев действительно был ее мужиком, точнее, ее любимым мужчиной. Сначала Людочка выбрала его для своего дипломного сочинения в пику всем остальным заочникам, чтобы отличаться от всех этих трусоватых «желтых» репортерчиков, болтливых радио-диджейчиков, материально обеспеченных домохозяек… Зачем только им понадобился университетский диплом? С каким-то раздражением, какое бывает у пассажира общественного транспорта в «час пик», Людочка добралась до полки его сочинений. Читала быстро, наугад, мало что понимая, пока вдруг с ней не произошло это. Она вдруг ощутила этого человека почти физически, поняв его не разумом, а совсем другим чувством. Позднее Синявина сформулировала это так: «Соловьев разбудил во мне женщину». Поэтому тема ее диплома прозвучала на факультете журналистики неожиданно: «Эротический пафос в философии Соловьева».

Традиционно настроенные преподаватели пытались на нее жестко давить – «Какое отношение имеет эротический пафос к факультету журналистики?», мягко убеждать – «Давайте изменим всего одно слово: „философию“ на „публицистику“. Синявина не поддалась. В награду Людочке в одну из ночей между экзаменами приснился философ Соловьев, худощавый, с бородой и безумным взглядом. Сначала они туманно беседовали где-то в египетской пустыне, а потом занимались каким-то инопланетным сексом, как „Чужой“ с „Хищником“. К концу последнего курса Людочка родила от Соловьева самое объемное дипломное сочинение в истории факультета журналистики. Оппонент на защите даже вякнуть не посмел, только пугливо таращился на кроваво-красный Людочкин маникюр.