– Вот этого я не знаю. Я видела, как он выходил из машины, а когда подбежала, он уже уехал.

– Ну, это точно был твой отец! – убежденно сказал Михаил. – Судя по его странным, непредсказуемым поступкам, – родной твой папочка. Князь Серебряный!.. Ладно, Аня, не дуйся. Некогда сейчас обижаться, предков твоих тоже потом будем искать. Давай лучше про второго рассказывай.

– А что про второго? – стала вспоминать Аня, все еще недовольно косясь на мужа. – Высокий, темноволосый, вот и все… Его я толком не рассмотрела. Сначала он меня ударил в лицо, потом я ударила его… не знаю, куда. Сначала он меня запихнул в машину, а потом я его оттуда вышибла.

– Вышибала, – проговорил Михаил. – Ничего особенного ты не заметила?

– Нет, вроде ничего.

– Ты говоришь, он ударил тебя в лицо, но я что-то не вижу у тебя ни синяков, ни кровоподтеков, – сказал Корнилов, хотя даже не смотрел в этот момента на Аню.

– Что я, по-твоему, вру, что ли? – опять обиделась Аня. – Он не ударил, а толкнул меня в лицо пятерней…

Михаил стал ворчать, что удар от толчка надо бы уметь отличать, тем более, жене милиционера. Но Аня его не слушала. Тогда у машины что-то показалось ей странным в прикосновении этой омерзительной, грубой ладони. Ей припомнилась даже какая-то обида, неизвестно как успевшая возникнуть в этой суетливой поспешности, когда все остальные чувства, кроме страха, должны были исчезнуть. Само касание руки показалось Ане очень странным, словно тот человек испытывал к Ане чувство брезгливости. Ее женское начало даже в той пограничной ситуации вдруг взбунтовалось, хотело заявить о себе, возмутиться, закричать, как Петя Ростов французам: «Я хороший!

Я красивый! Меня все любят!»

Еще раз она прокрутила в голове всю сцену кадр за кадром. Нога встает на ступеньку. Рывок назад, боль в плечах, удар затылком о машину, рука хватает ее лицо, как мячик, и бросает ее в гандбольные ворота, то есть в распахнутую дверь автомобиля. Откуда же взялась эта странная, мгновенная, как вспышка молнии, женская обида? Что ее взяли рукой за красивое лицо? Взяли как-то пренебрежительно, словно боясь испачкаться?

Аня посмотрела на грязную банку из-под повидла, в которой рос милицейский грейпфрут, и дотронулась до нее ладонью. Вот так и тот поджал пальцы, словно боялся измазаться. Это об ее ангельское, как все говорили, личико?

– Он толкал меня в лицо тремя пальцами, – сказала Аня уверенно.

– Почему? – спросил Михаил.

– Наверное, мое лицо ему было неприятно трогать, – откровенно призналась она.

Санчук расхохотался, словно это была шутка. Корнилов внимательно посмотрел на смеющегося напарника, а потом на Анино заплаканное лицо.

– Маловероятно, – проговорил он. – А если у него всего три пальца на правой руке?

Смех Санчука мгновенно оборвался. Напарники уставились друг на друга, словно играли в «гляделки». Первым моргнул Санчук.

– Расстегай? – спросил он Михаила.

– Расстегай? – не ответил, а спросил его в свою очередь Корнилов.

– Это зацепка…

– Это шанс…

– Оля, как же так? – простонала Аня, которую напарники на короткое время оставили наедине со своими тяжелыми мыслями. – Первый раз она приехала раньше времени. Она же всегда появлялась минута в минуту. Я даже думала про нее, что она специально стоит где-нибудь за углом, смотрит на часы, хронометрирует, выпендривается. Или, наоборот, мчится на красный свет… Зачем она сегодня приехала так рано?

– Чтобы ты осталась в живых, – ответил Михаил.

Про Аню вдруг совсем забыли. Началась беготня, хлопанье дверью, разговоры по телефону, состоявшие из парочки дежурных шуток вместо приветствия, вопроса, короткого молчания… Время от времени Корнилов с Санчуком сходились то за левым, то за правым столом. Аня ловила какие-то фрагменты разговора, смысл которых был ей непонятен. Со стороны казалось, что два взрослых человека занимаются чепухой – разыскивают рецепт какого-то пирога-расстегая, звонят для этого в справочные службы, копаются в документах, тормошат коллег по работе. А потом собираются у стола и начинают месить тесто без муки, дрожжей, яиц, из одних только слов.

– Полгода, как он освободился.

– Как время быстро летит для этой мрази. Если бы тогда Бобра омоновцы не застрелили при задержании, Расстегай получил бы на всю катушку. Помнишь его перо?

– Какое там перо! Я таких ножей никогда не видел. Он на стальной бумеранг больше похож или на сапожный инструмент. Андрей тогда посмотрел его, он же вообще спец по холодному оружию, в руках подержал и говорит, что качества боевые у этого ножа исключительные. Колет, режет, рубит… Человека разделывает, как тушку кролика. Сколько за ними было трупов?

– Доказанных два, да и те Расстегай, пользуясь случаем, на Бобра свалил.

– Я помню это дело… Вот так сидит пацан с ножиком и от нечего делать скамейку кромсает. То просто так порежет, то вырежет что-нибудь. Мне тогда казалось, что они так же с людьми, как со скамейкой. Кромсали от нечего делать…

– А может, такая рукоятка как раз под его трехпалую руку была?

– Возможно… А ты помнишь, там какая-то девица фигурировала? Видела – не видела, слышала – не слышала. Еще тебе щеку поцарапала. «Я буду ждать тебя, Расстегай!» – кричала. Ты тогда что-то ей про булку ответил.

– «Зачем ждать какого-то расстегая? Купи себе лучше батон нарезной».

– Во-во. Она тебя и царапнула… Где-то эта телка в пригороде жила?

– Думаешь, она Расстегая дождалась?

– Даже напрягаться головой не буду. Но этот адресок проверить надо в первую очередь.

Аня даже обиделась. Что она им, новогодняя елка после старого Нового года, что ли? Может, начать обнажаться, сбрасывать хвою, чтобы они обратили на нее внимание? А теперь в ее присутствии на какую-то девицу перешли.

– Эй, ребята! – подала она голос.

– Молчи, чудовище! – прикрикнул на нее Михаил.

– Ты – красавица, Аня, – поправил напарника Сачук, – но все равно помолчи.

– Я не рассказала вам о важном свидетеле, – вспомнила девушка. – Вас это интересует?

– Конечно. Быстро рассказывай. Нам, вообще-то, некогда. Про Озерки мы уже поняли.

– А про ресторан «Идальго»? – спросила Аня, выдерживая паузу, сохраняя интригу, мстя за невнимание к своей персоне.

– Еще пару секунд театральной паузы, – пригрозил Корнилов, – и я посажу тебя в «обезьянник» к Харитонову. Там как раз две цыганки временно прописались. Они тебе про твоего папу все расскажут: что было, чего не было, что будет… Говори, горе мое.

– Около гаражей, где Люду убили, я вчера встретила старого бомжа. Он рассказал, что видел в ночь убийства оборотня…

– Какого оборотня?

– Не бойтесь, не в погонах, – съязвила Аня. – Волка с хвостом, правда, на задних лапах.

– Бомж был трезвый? – спросил Санчук.

– Абсолютно трезвый…

– В смысле, после «Абсолюта»?

– Говорю вам, дураки, совершенно трезвый, – рассердилась Аня. – Я за информацию, правда, купила ему потом бутылку водки. Вообще, он говорил довольно мудрено. Сначала мне показалось, что он нес полную бессмыслицу, а теперь я так не думаю. Иносказание какое-то, другой взгляд, речь другая. Но оборотня он видел самого настоящего…

– Это последний твой свидетель? Больше нету? – спросил Михаил.

– Последний, остальные уже убиты, – вздохнула Аня.

– Как бы отвезти ее домой? – спросил Корнилов и Санчука, и себя, и Аню.

– Не могу я сейчас ехать домой, Корнилов, – Аня схватилась за подлокотники кресла, будто ее собирались вытащить из него силой.

– Анечка, мы сейчас поедем на задержание, – стал уговаривать ее Санчук. – Будем в войнушку играть. А тебе, Анечка, хватит впечатлений. Кровь людская – не водица…

Аня вспомнила, что эту же поговорку сказала ей Оля в кафе на Гороховой. Она пыталась отговорить Аню от необдуманных действий, сравнивала ее упрямую натуру с бульдозером, танком. Оля даже предупредила ее тогда, что второй раз спасти Аню не сможет.

А вот смогла… Спасла…

«Кровь людская – не водица», – говорят люди, и все льют, льют людскую кровь. Сколько будет еще продолжаться этот ливень?