Апофеозом свадьбы был, конечно, испанский танец невесты. В белом платье с красной розой в зубах она танцевала под известную песню Мадонны «La Isla Bonita». В ее танце было столько андалузской грации и кастильской страсти, что Мигель де Сервантес Сааведра, увидь он ее танец через века, вскричал бы подобно графу Толстому: «Откуда всосала она, эта герла, эта чувиха, все эти приемы?! Где подсмотрела она эти прогибы и выверты? Однако, это были те же прогибы и те же выверты, что когда-то на площадях Севильи исполняли испанские цыганки, не боясь святой инквизиции…»

Среди танца невеста вдруг остановилась, будто сломала каблук:

– А где Люда Синявина? Что-то давно ее не видела. Где моя свидетельница?

– Я ее украл! – раздался нетрезвый, но уверенный голос. – Давайте мне за нее выкуп. Три бутылки водки и шампанского… с собой…

На голос бросилось зеленое платье.

– Харитонов, тебе и так уже хватит. Уже поллитра назад было «хватит». Говори, гад, где свидетельница?

– Какая свидетельница? – не понял капитан Харитонов. – Свидетельница Ие… Иеговы?

– Не слушайте его, – вперед вышел тамада, которого без банданы не все узнали. – Свидетельница пошла за дождевой водой.

– Зачем?

– Ну, обряд такой старинный, народная традиция. Дождь на молодых – к счастью. Она пошла дождь собирать… Все в порядке. Скоро будет… Всего-то полбокала…

– На Людмилу это, вообще-то, похоже, – сказала невеста жениху. – На дипломном банкете она тоже чуть не ушла куда-то в ночь. Еле тогда ее уговорила. Теперь вот ушла куда-то в дождь…

– Никакой дисциплины у вас, женщин, – ответил ей жених. – То ли дело у нас. Где мой свидетель? Старший лейтенант Санчук!.. Во! Санчо всегда здесь…

Я видел одну комедию, так там первое действие происходило в Европе, второе в Азии, третье в Африке, а будь в ней четыре действия, то четвертое, уж верно, происходило бы в Америке, и таким образом ни одна из четырех частей света не была бы забыта…

– Проснитесь, генерал Корнилов! Керенский сместил вас с поста главнокомандующего, ва-ши части разагитированы большевиками, все под контролем солдатских комитетов! Вставайте, генерал! Ну же, вставайте…

– Сейчас, сейчас… Декабристы, не будите Герцена… Пусть солдаты немножко поспят… Я еще пять минуток… чуть-чуть здорового сна и…

– Опять впал в спячку… Мишка, дурень, мы же в Японии! У нас туристическая программа… Вставай, идиот, сбылась твоя мечта! Надо же так дрыхнуть во время свадебного путешествия. Вот медведь! Медвежонок, просыпайся. Медовый месяц…

Побежали постельные волны, начались какие-то геологические процессы под одеялом. Прямо на глазах стала расти пуховая Фудзияма. Скоро из кратера вулкана показалась лохматая голова с оттопыренной губой и закрытыми наглухо глазами.

– Мне показалось, что кто-то сказал слово «мед»? – спросила голова и, не дожидаясь ответа, попыталась опять скрыться в геологических слоях одеяла. Но не тут-то было – она была поймана, как мячик, двумя маленькими, но сильными женскими руками. – Болевой захват за голову? Хорошо. Я сдаюсь и падаю в партер. Еще пять минуток…

Вместо болевого захвата голова получила волейбольный шлепок по лбу, «саечку», «сливку» и нежный поцелуй в оттопыренную губу. Все издевательства она выдержала стоически, но последнее действие заставило ее открыть один глаз.

– Сразу видно, что ты не гейша, – вздохнул Михаил.

– Ну, знаешь! – всерьез обиделась Аня. – Меня сзади и в профиль все принимают за японскую школьницу. Дай мне кимоно, грим и десять минут времени, и ты увидишь такую гейшу!

– Запомни, может пригодиться когда-нибудь, – из-под одеяла вынырнула рука и подняла вверх указательный палец. – Гейши не целуются.

– Не целуются в губы?

– Вообще не целуются. Точнее говоря, японцы не целуются. Это у них не принято.

Аня стояла у кровати, скрестив руки на груди, и с улыбкой слушала, как ее сонный супруг начинает очередную лекцию об обожаемой им Японии.

– Японцы всегда смотрели на целующихся европейцев, как на дикарей. Один японский литератор переводил на родной язык известный европейский роман. Там была фраза типа: «Я сорвал поцелуй с ее коралловых губ». Переводчик долго думал, и в конце концов у него получилось: «Я один раз лизнул ее алые губы». Хитоманэ. «Разок лизнуть»… Потому что для японца лизнуть – еще куда ни шло. По крайней мере, не такое безобразие, как поцелуй…

– Значит, это из Японии пришло к нам выражение «лизаться»? Как ты сказал? Хитоманэ?.. А я слышала, что чукчи трутся носами…

– А я слышал, что русские женщины вообще любят ушами, – донеслось уже из ванной комнаты. – Это высший пилотаж! А Марина Цветаева – «соприкоснувшись рукавами»…

Хотя эта токийская гостиница была построена в старинном стиле и напоминала снаружи синтоистский монастырь, внутри она была по-европейски современна, даже ультрасовременна. Ане их гостиничный номер напомнил любимую детскую книжку «Незнайка в Солнечном городе». Здесь было такое же огромное количество разнообразных кнопок, на которые ее так и подмывало нажать одновременно, а потом лечь на кровать в ожидании результата.

– Незнайка, ты скоро? – крикнула она.

– Хорошо, что я знаю японскую слоговую азбуку и достаточно много иероглифов, – слышала Аня голос супруга. – Правда, тут какие-то дурацкие рисуночки над кнопками вместо иероглифов. Не могли нормально по-японски написать, что ли? За лохов нас тут держат?

– Они же не знали, что из России такой турист прилетит подкованный, который даже не целуется, а лижется.

– Тут, вроде, рука нарисована… Что бы это значило? Рисунки, как у индейцев майя. Где-то я читал, что у мексиканских индейцев и японцев схожая…

В этот момент в ванной комнате раздался крик, затем прозвучали несколько крепких русских выражений. Испуганная Аня застала супруга в самом жалком, то есть голом виде. Михаил стоял на одной ноге, как японский журавль, стараясь подуть на себя сзади.

– Я только вот эту кнопочку нажал, – сказал он Ане обиженным голосом, – а оттуда как даст горячая струя. А я был не готов. Хорошо еще, у них не выскакивают автоматические мечи для харакири.

– Показываю последний раз для японоведов, – строгим голосом сказал Аня. – Это – вода сверху, это – снизу… Покажи, где тебя ошпарило… Ничего страшного… Давай подую… И здесь тоже?.. И здесь?.. Гейши не целуются… Перестань, нам уже пора на завтрак… Медвежонок, я же в одежде…

Через полчаса Корниловы спустились в фойе, где их уже ждала немногочисленная группа российских туристов: две подруги – бизнес-леди и пожилая супружеская пара. Седая дама проворчала, стоит ли молодоженам ехать так далеко от дома для того, чтобы кувыркаться в постели. Но гид-японец заулыбался, закивал головой:

– Любовь – это хорошо. Любовь Кэсы-годзен сделала ее бессмертной.

Все три женщины одновременно глубоко вздохнули, как во время группового дыхательного упражнения. Со вчерашнего дня, когда во время экскурсии по Эдоскому замку гид рассказал им историю легендарной японской жены, они находились под впечатлением.

Кэса была женой императорского гвардейца. В нее влюбился ее дальний родственник Морито. Добиваясь любви, этот дальний, но коварный родственник пригрозил, что в случае отказа расправится с Кэсой и ее мужем. Кэса притворилась, что питает к Морито ответное чувство, но будет принадлежать ему только после смерти мужа. Вечером Кэса надела кимоно своего мужа, сделала себе мужскую прическу и легла на его постель. Ночью появился настырный родственник. Сверкнул самурайский меч, и верная жена, принятая за мужа, погибла…

Между гидом и Михаилом Корниловым установились странные отношения. С одной стороны, японец удивлялся любви русского к его родине, упражнениям «простого полицейского» в японском языке, знанию обычаев, истории и географии Страны Восходящего Солнца. Но, с другой стороны, русский частенько не мог сдержаться и отнимал его хлеб, вернее, его коку риса. Вчера, например, когда гид рассказывал о верной жене Кэсе-годзен, этот русский добавил, что убийца Морито исправился, встал на верный путь, ушел в монастырь, где прославился крайней аскезой, то есть искупил свою вину. Что же касается Кэсы, то у них в Петербурге, в Эрмитаже, есть оба участника этой драмы на старинных гравюрах. Японец-гид все также улыбался, но теперь каждый раз краем глаза наблюдал за Корниловым и внутренне напрягался, ожидая очередной реплики от этого «ненормального русского полицейского».