Доцента Ермилова словно подхватил ветер, закружил, замотал.

– Глеб Андреевич, а вы помните Людмилу Синявину? – чтобы вывести его из фольклорного транса, спросила Аня. – Светлая, курчавая, с остреньким длинным носом? Тоже из моего курса, заочница выпуска этого года?

– Нет, кажется, нет. У меня хорошая память только на красивые лица.

– Она была на моей свадьбе свидетельницей. Ее нашли убитой в ста метрах от ресторана, где проходила свадьба. И кто-то прогрыз ей шею…

– Вот оно как, – Ермилов задумался. —

У белорусов до сих пор сохранилось предание… До сих пор! Это когда я еще участвовал в этнографических экспедициях… Так вот. Празд-новалась когда-то в старину свадьба. В самый разгар веселья, так сказать, средь шумного бала, жених и все прочие мужчины превратились в волков, женщины – в сорок…

– А невеста? – спросила Аня с интересом.

– Невеста – в кукушку. С той поры носится горемычная птица за своим суженым и роняет слезы. Травка такая вырастает в этих местах, называется «кукушечьи слезы»…

– Вот-вот. Я теперь и ношусь с этой бедой, – сказала Аня, – как та самая кукушка. Гадаю, кому сколько жить осталось. Ольге Владимировне даже одного раза не прокуковала…

– Вы мне, Аня, вот что скажите, – прервал ее грустную речь Ермилов. – Почему вы употребляете название «вовкулак»?

– На месте гибели Люды Синявиной я встретила странного старика, бомжа. Он сказал, что видел этого самого вовкулака. Это он его так назвал…

– Удивительно! – воскликнул Ермилов. – Можно не ездить по заброшенным селам, не пытать древних, выживших из ума стариков, которые уже, кроме «Сталин – отец народов», ничего вспомнить не могут. Фольклор сам пришел в Петербург! Удивительные вещи вы рассказываете, Аня. Этот бомж описал вовкулака?

– В том-то и дело, что подробно описал. Оборотень пробежал рядом с ним. На двух ногах, серая шкура, волчья морда, хвост. Лапы сложил на груди, как задумчивый поэт, не знаю, Байрон, может быть. Но при этом очень быстро бежал куда-то…

– На Руси всегда верили, что колдун, зная лишь имя человека, может сделать его оборотнем. На Украине и в Белоруссии таких невольных, подчеркиваю, невольных оборотней называли вовкулаками, потому что чаще их представляли в виде волков. Говорят, что это скорее страждущие, чем злые существа. Живут они в берлогах, рыскают по лесам, воют по-волчьи, но сохраняют человеческий разум и никогда не нападают на людей и деревенские стада. Одного красивого юношу полюбила ведьма, а он ее отверг. Раз поехал он за дровами. Взялся за топор и только размахнулся у дерева, как руки его превратились в волчьи лапы. Топор упал на землю, а скоро и весь он покрылся волчьей шерстью. Бросился он к своим волам, дело-то было в Малороссии, те от него бежать. Он хотел им крикнуть, но вместо человеческого голоса раздался звериный вой. Он потом бродил вокруг родного села и смотрел так жалостливо… Но время сейчас злое, жестокое, может, вовкулаки теперь другие?

– А в Японии, например, оборотни добрые, – Аня по старой студенческой привычке решила показать эрудицию перед преподавателем. – Не волк, а енотовидная собака. Зовут его Тануки.

– Понятно, что в Японии все добрее, – ответил Ермилов. – Они давно уже не азиаты, а гораздо больше европейцы, чем мы… Так вы хотите услышать от меня какие-нибудь советы, рекомендации?

– Вы и так, Глеб Андреевич, очень хорошо все рассказали. А что тут можно посоветовать?

– Совет у меня тоже фольклорный, Аня, – сказал очень серьезно Ермилов. – Я так понимаю, что вы решили своему мужу в расследовании помочь или за студентку нашу отомстить – ну, не отомстить, а правды добиться. Так вот какой вам будет совет. На Украине старые люди никогда не называют волка по имени, чтобы он не явился неожиданно на их двор. На всякий случай называют его «дядькой». В Литве похожее отношение к волкам… Вот я вам и советую, Аня, использовать это, казалось бы, суеверие, пока действительно его не поймают. Помните еще поговорку: «Сказал бы словечко да волк недалечко».

– Дядька недалечко? – улыбнулась Аня.

– Вот-вот, – кивнул головой Глеб Андреевич, – правильно. Верите или не верите в это, а на всякий случай… Не случайно же это до нас из глухой старины добралось. Может, в этом что-то и есть?

– Глеб Андреевич, а почему вов… дядька только на девушек нападает? – спросила Аня. – Или это случайность?

– Не случайность это, Аня, совсем не случайность. Я даже где-то читал об этой странной их ненависти к женщинам. Кажется, что-то кавказское… Нет, сразу мне не вспомнить. Если вы оставите мне телефон, я пороюсь в своих записях, книгах и вам сразу же позвоню. Сегодня же позвоню, потому что мне самому стало интересно. Но взамен вы должны обещать мне…

Аня насторожилась, подозревая нечто знакомое, частое в отношении к ней со стороны мужчин.

– …вы мне подробно расскажете, чем это дело кончится. Договорились?

– Договорились, – обрадовалась Аня.

– Можно последний вопрос, Глеб Андреевич? Кто такой Обур?

– По близости созвучия на ум приходят сразу примеры из русского языка. Слова «оборотиться», «обернуться» несколько похожи на этого Обура. Вы не находите, Аня? Обор, обер, окрут… Окрутниками называли раньше одетых по-святочному, в вывернутые тулупы, мехом наружу. «Окурта» тождественно по значению со словом «облако». Вспомните, что я вам рассказывал про тучи, небесные шкуры… Вообще, что-то в этом слове есть кавказское. Это «ур» явно не славянского происхождения… Вряд ли вы услышали от меня что-то полезное. Фольклор, как и философия, прекрасен, но бесполезен с практической точки зрения.

– А я как раз теперь думаю наоборот, – ответила Аня.

– …Однако ж то ли он похитил ее, то ли каким-либо другим путем, но только инфанта становится его женою, и отец ее в конце концов почитает это за великое счастье, ибо ему удается установить, что рыцарь этот – сын доблестного короля какого-то королевства, – думаю, что на карте оно не обозначено…

На Олиных похоронах было очень много людей, знавших и любивших покойную, но не знавших друг друга. Удивительным образом в этот траурный день люди знакомились, разговаривали, обменивались телефонами. Они были абсолютно разными по образованию, достатку и социальному положению, но с нескольких коротких фраз понимали друг друга и сами же удивлялись этому взаимопониманию. Будто все они долгое время состояли в одном тайном ордене, жили и работали далеко друг от друга, но на общее благое дело, а теперь встретились все вместе, и сознание общей тайны объединяло их. Этой тайной была Оля Москаленко.

Даже православный батюшка, отпевавший Ольгу Владимировну, оказалось, учился с ней когда-то в военмехе. Красивый, величавый, увидев Олю в гробу, он вдруг как-то потерялся, даже стал меньше ростом. На некоторое время он пропал, и строгая церковная бабулька искала его. Через какое-то время он приступил к своим обязанностям, но голос и руки его дрожали. Отпевал он ее так искренне, горе его было так неподдельно, что плакали даже посторонние люди, просто зашедшие в церковь.

Сначала Ане было очень тяжело. Ей казалось, что все будут если не шептаться за ее спиной, то по крайней мере про себя думать: «Это из-за нее погибла Ольга Владимировна… Спасая ее жизнь, Оля потеряла свою…» Но скоро Аня поверила в доброту этих людей. Только ее собственная совесть все косилась на нее, все шептала что-то сзади.

Хорошо, что Олин муж нашел какие-то документы, дал кому-то взятку, и ее похоронили на тихом, зеленом кладбище, уже закрытом для простых смертных. Здесь было много деревьев, громко пели птицы, а на могилах было много известных еще со школьной скамьи фамилий.

Поминки прошли как-то быстро. Народу было слишком много, и хотя мест за столом, закуски и выпивки хватало с избытком, большинство посчитало своим долгом ненадолго присесть, помолчать и распрощаться. Остались только самые близкие.