Эндрю ответил, что, оставляя в стороне юридические моменты, он предвидит два главных возражения против моего плана. Во-первых, люди — будь то мужчины или женщины — на удар электрическим током, скорее всего отреагируют еще более громкими звуками, что создаст обратный эффект. А во-вторых, как ни рад был бы он одобрить мой замысел, напрашивается заключение, что замыкание электричества на посетителях концертов вполне может отбить желание приобретать билеты для новых их посещений в будущем. Разумеется, если Лондонский филармонический оркестр будет играть перед пустым залом, мне, он не отрицает, не придется опасаться посторонних звуков и шумов. Так что, да, моя цель будет достигнута, хотя при отсутствии задниц в креслах, за исключением моей собственной, оркестр может запросить за мой билет нереально высокую сумму.

Эндрю способен вывести из себя и святого, вы не согласны? Я спросил его, пытался ли он слушать тихую печальную музыку человечества, когда кто-нибудь пользуется мобильным телефоном.

— На каком инструменте ее играли бы, хотелось бы мне знать? — ответил он. — Но, пожалуй, можно обойтись и без инструментов. Тебе надо просто притянуть ремнями, скажем, тысячу пришедших на концерт к их креслам и тихонечко пропускать через них электроток, предупреждая, чтобы они не шумели, не то получат шок посильнее. Таким образом, ты получишь приглушенные стоны и оханья, и разнообразные подавленные вскрики — это и будет тихая печальная музыка человечества.

— Ты ужасный циник, — сказал я. — А вообще неплохая идея.

— Сколько тебе лет?

— Ты должен бы знать. Ты забыл мой последний день рождения.

— Что просто доказывает, как я стар. Ну, давай же, скажи.

— На три года больше, чем тебе.

— Следовательно?

— Шестьдесят два.

— Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты не всегда был таким?

— Нет, доктор.

— Когда ты был молодым, ты ходил на концерты и просто сидел, наслаждаясь музыкой?

— Насколько помню, доктор.

— Так вот: другие теперь ведут себя хуже или с возрастом ты становишься все более чувствительным?

— Да, люди, безусловно, ведут себя хуже. И это делает меня более чувствительным.

— А когда ты заметил это изменение в поведении людей?

— Когда ты перестал ходить со мной на концерты.

— Мы об этом не говорим.

— Я и не говорю. Ты задал вопрос. Вот тогда они начали вести себя хуже. Когда ты перестал ходить со мной на концерты.

Эндрю некоторое время раздумывал.

— Что доказывает мою правоту. Замечать ты начал, когда начал ходить на концерты один. Значит, все дело в тебе, а не в них.

— Ну, так опять ходи со мной, и это прекратится.

— Мы об этом не говорим.

— Да, мы об этом не говорим.

Два дня спустя я подставил ножку мужчине на лестнице. Он был особенно нестерпим. Вошел в последнюю секунду со шлюшкой в короткой юбчонке; откинулся на спинку, широко расставил ноги и оглядывался по сторонам, бессмысленно вертя головой; болтал и тискал в паузах между частями (концерт Сибелиуса, вот так!); ну и, конечно, шуршал программкой. А затем, во время третьей части… нет, догадайтесь, что он сделал? Наклонился к своей спутнице и сыграл пиццикато на внутренней стороне ее бедра. Она притворилась, что не замечает, потом ласково похлопала по его руке программкой, и тут он снова откинулся на спинку с удовлетворенной ухмылкой на глупой самодовольной роже.

В антракте я тут же бросился к ним. Он был, скажем, невосприимчив. Протиснулся мимо меня с «а иди ты, Чарли». А потому я последовал за ними из зала, а затем на ту площадку боковой лестницы. Он явно торопился. Вероятно, хотел харкать и плевать, и кашлять, и чихать, и курить, и пить, и поставить свой электронный будильник так, чтобы он ему напомнил, когда включить его мобильный телефон. А потому я пнул его в лодыжку, и он проехал половину лестничного марша на своей роже. Он был грузен и, вроде бы, начал кровить. Шлюшка, которая была с ним, такая же грубиянка — она хихикнула, когда он сказал «а иди ты, Чарли», — начала вопить. Да, подумал я, может, в будущем ты научишься относиться к концерту для скрипки Сибелиуса с уважением.

Ведь все дело в уважении, верно? И если вы его лишены, вас следует ему научить. Истинная проверка, единственная проверка, становимся ли мы более цивилизованными или не становимся. Вы согласны?