— Мы проследили, откуда взялся этот чертов шарик — от служанки Бейсы к гвардейцу, который выиграл безделушку в кости у другого солдата, а тот, в свою очередь, получил эту штуковину в подарок от одной из девиц Дома Сладострастия. А этой девице шарик достался от некоего Аглона, тоже в подарок. А этот Аглон нашел шарик, когда помогал твоему, заметь, сыну откапывать из-под развалин здания Гильдии Магов твоего, заметь, ученичка — причем совсем недавно! — Выражение лица Факельщика было трудно рассмотреть из-за густой тени зонтика.

— Но ведь это я помог вам найти способ избавиться от этой штуки, разве нет? — спокойно заметил Лало.

— А с чего это ты взял, что, если все мы дружно закроем глаза и вообразим, что усилитель исчез, он действительно растворится в воздухе? — спросил жрец с нескрываемым любопытством — У меня самого на это просто не хватило бы сил. А этот шарик, похоже, мог усиливать образы, которые возникают в человеческом воображении, оживлять их. Так почему было не попробовать?

Лало с трудом удалось не выказать своего волнения Его лицо не дрогнуло. Никому нельзя показывать, что он боялся. Боялся, что его план не сработает или при этом случится что-нибудь непредвиденное… Но все уже позади. И мысли его теперь спокойны, как и весь город, который избавился наконец от кошмарных видений и может спать спокойно, не пугаясь никаких потусторонних теней.

— А ты изменился, художник. Девять лет назад ты не отважился бы даже представить себе такое…

— Изменился? — Лало искренне рассмеялся. — А кто из нас не изменился? И ты изменился, жрец. Да только какой от этого прок, если вы так ничему и не научились?

— А чему научился ты, художник? — Молин Факельщик с любопытством разглядывал Лало.

— Тому, что я — не серебристый шарик, который можно использовать, а можно выбросить — как кому вздумается, — ответил Лало. — Я буду рисовать ту истину, о которой ты меня попросишь, Факельщик, но не пытайся заставить мою магию лгать.

Жрец какое-то мгновение разглядывал Лало, будто увидел в первый раз, потом коротко хохотнул, повернулся и ушел.

Лало проследил взглядом, как Факельщик обогнул выступ крепостной стены, направляясь обратно во дворец. Затем художник снова посмотрел на грубую штукатурку стены, которую покрывал фреской. Нижний угол слева показался каким-то пустым, туда обязательно надо добавить какое-нибудь цветовое пятно — какую-нибудь мелочь, чтобы уравновесить тяжелые грозовые облака справа. Внезапно губы художника изогнулись в лукавой улыбке. Он смешал немного белой и черной краски так, чтобы получился серебристо-серый оттенок.

Лало опустился на колени и аккуратно вписал контуры шарика между двумя камешками. Это нужно было сделать сейчас, пока он помнил размеры и вес и ощущение прохладной гладкой поверхности в руке. Пара легких касаний красками других цветов — и поверхность серебристого шарика заиграла, как радуга, с точностью воспроизводя мерцание света на настоящем шарике — таким, каким запомнил его Лало в покоях Бейсы. Дариос сказал, что просто стыдно потерять навсегда такое сокровище. Так где же лучше всего спрятать его, как не здесь?

Здесь оно будет в безопасности. Будем надеяться, никто даже внимания не обратит на маленький шарик, застрявший между камнями, и не сможет им воспользоваться. Никто, кроме него самого. «Надеюсь, мне никогда не придется снова вдохнуть жизнь в эту вещь. Но если будет нужно — я сделаю это, — думал Лало-Живописец, последним мазком белой краски добавляя серебристый отблеск на округлом боку маленького шарика. — Молин Факельщик хотел знать, чему я научился… Я и сам только сейчас начинаю это понимать…»

Клубы пара. Лошадь стояла спокойно, пока Страт мыл ее и обтирал ветошью, расплескивая воду на грязный пол конюшни.

Самая обыкновенная, ничем не примечательная лошадь, если не считать небольшого пятна не правильной формы на крупе. А так — ничего особенного. Крит злился из-за того, что Страт столько возится с этой тварью. Критиас фактически был сейчас главой клана пасынков, соратником Бога. Но, в отличие от своего напарника Стратона, он немного опасался нежити.

Эта лошадь однажды уже погибла под Стратоном, но вернулась к нему из адской бездны. И спасла его от смерти. А Стратон теперь платил своей лошади преданностью, которую она заслужила.

А то небольшое пятнышко на крупе — это особая метка, такая непременно есть у всех созданий, которые Ад выпустил обратно.

И эта метка никоим образом не приуменьшала ни отваги, ни верности. Так, во всяком случае, считал Страт.

«Лошадь лучше человека, — думал Страт. — Лучше любящей женщины — которая в конце концов может оказаться вероломной обманщицей».

Критиас тоже не раз спасал ему жизнь, и Страт, как мог, старался выразить ему свою благодарность. Но Крит есть Крит — его мало занимали разные там тонкие чувства. Одному-единственному существу во всем этом мире можно было безгранично верить, доверять — как самому себе. Лошадь стояла, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом жизни…

После смертельного холода Ада.

Стратон подумал, что он и сам слишком хорошо знает, что такое холод. Не зря же он, если это только было возможно, старался не выходить в холодные дни.

И, кроме всего прочего, была еще женщина — колдунья, которая часто являлась ему в снах.

Крит сказал: «Выкинь ее из головы!»

Но разве можно забыть свои сны…

Раздалось негромкое размеренное чавканье грязи — кто-то тихо подошел и остановился у Стратона за спиной. Страт обернулся — рядом стоял Критиас, немного наклонившись и упираясь ладонями в бедра.

— У тебя же дежурство! — сказал Крит. — Черт тебя побери, Туз!..

Страт только сейчас вспомнил, что утром обещал подменить Гейла на ночном дежурстве в верхнем городе. У них еще тогда все пошло как-то наперекосяк. Страт уронил губку в ведро и покачал головой, глянув Криту в лицо:

— Прости… Сейчас иду.

Крит подошел поближе, загородив Стратону все пути к отступлению.

— Страт…

— Я забыл, просто забыл, понятно?

Критиас толкнул его в плечо, потом схватил за то же плечо и встряхнул, чтобы привлечь к себе внимание напарника.

— Забыл, Страт?..

— Я же сказал, что забыл. Извини…

Он повернулся было, стараясь высвободиться, но Крит только сильнее сжал его плечо и, рывком развернув к себе лицом, заглянул прямо в глаза.

Страт опустил взгляд. Он сам не понимал, почему, но выдержать взгляд Критиаса Страт не мог — и не важно, что Крит вытаскивал его из таких переделок, в которых у любого нормального человека поехала бы крыша, не важно, что Страт был в долгу у своего напарника, который был ему ближе родного брата. Этот взгляд Крита требовал от него больше, чем он мог дать, больше души, чем было у Страта в этой жизни. И, хотя Крит все прекрасно понимал, он просто не мог с этим смириться.

— Это больное плечо, — нарочито жалобно сказал Страт и, мотнув головой, попытался снова вырваться и уйти. Драться с Критом ему совсем не хотелось.

Но Крит развернул Страта и приложил спиной о стену конюшни, а потом прижал, не отрывая взгляда от его лица.

— Где, черт возьми, была твоя голова?

Ах, вон оно что! Крит просто решил немного помахать кулаками и выбрал в противники его. Вот невезуха! Но Страт был слишком многим обязан Криту, и потому будет позволять приятелю слишком многое — слишком многое, что хочется Криту и что совсем не нужно ему самому.

— Ты виделся с ней? — выкрикнул Крит ему в лицо.

— Нет! Ты сам знаешь, что нет, — ответил Страт. — Я все ночи провожу с тобой в казарме!

Крит схватил его за горло. Может, Крит все-таки задушит его?

Ну и пусть. Какая разница? Но ведь именно это так бесит Крита…

Крит встряхнул его и еще раз приложил спиной о стенку сарая. Страт только глянул ему в глаза, коротко вздохнул и сказал:

— Лучше бы ты не вытаскивал меня из того подземелья…

Лучше бы ты бросил меня там.