В жаркие месяцы караван движется ночью, а днем отдыхает. И лишь при самых опасных переходах, когда две соседние станции находятся на значительном удалении друг от друга, движение происходит круглые сутки с пятьючасовыми остановками для молитв. Во время этих остановок верблюдов не развьючивают, но разрешают им опуститься на песок. В полночь им дают еще одну часовую передышку, освобождая от тяжелой поклажи.

Издревле замечено, что верблюды веселее идут под музыку или пение, очевидно помогающее им сохранять один и тот же монотонный ритм. Для этого на верблюжьи бока, а иногда на шею и на ноги вешают маленькие колокольчики, а погонщики, как правило, идущие пешком, часами исполняют заунывные, одним только им известные песни. Считается, что из этих незамысловатых песен, в которых погонщик старательно перечисляет все попадающие в поле его зрения предметы, родилась бедуинская поэзия, лежащая в основе поэтической культуры арабов.

Пустыню Нефуд арабы называют «бахр била ма», что означает — «безводное море». От вязкого красноватого песка пышет жаром, при малейшем дуновении оп поднимается веером, оседает на ресницах, забивается в уши, хрустит на зубах. Раскаленный воздух обжигает легкие, и лишь в воде — теплой, мутноватой, солоноватой, нежно побулькивающей в бурдюках — спасение от этой безмолвной смерти, подстерегающей человека на каждом шагу.

Люди обессилены, но короткие молчаливые привалы в пустыне никого не радуют. Едва переводя дух, каждый с нетерпением ждет сигнала, чтобы продолжить движение к далекому рубежу, за которым животворная влага источника — единственный символ жизни среди неподвижности песков.

На третий или четвертый день запасы воды на исходе. С унынием поглядывая на пустые, покрывшиеся песчаной коркой бурдюки, паломники приподнимаются в седлах, стараясь обнаружить в однообразном ландшафте хотя бы одну примету близкого оазиса или кочевья. В души людей закрадывается страх, и они снова забываются в тревожной полудреме и вздрагивают, сбрасывая оцепенение, когда накатом идет от головы колонны к хвосту радостное рычание верблюдов, увидевших вдали каменистые утесы и за ними зеленый спасительный островок финиковой рощи.

В Табуке караван встречают водоносы.

«Они становятся у источника, — пишет Ибн Баттута, — держа в руках мехи из воловьей кожи, и из них поят верблюдов и наполняют протянутые им бурдюки. За небольшую плату водоносы напоят твоего верблюда и пополнят твои запасы воды».

Четверо суток паломники отдыхают в Табуке, забыв об опасностях, ожидающих их впереди.

Мучительный путь из Табука в аль-Улу проходит через русло высохшего потока, зажатое между крутыми склонами, покрытыми вулканической лавой. Эту долину Ибн Баттута сравнивает с адом.

«Немало паломников погибло здесь от самума, который выпаривает воду, — отмечает он. — Стоимость одного глотка воды доходит здесь до тысячи динаров».

Словно в насмешку бедуины назвали это мрачное место Вади аль-Ухайдир, что по-арабски означает «зеленая долина».

На пятый день караван прибывает в Бир аль-Хиджр, где, по словам Ибн Баттуты, «изобилие воды». Хиджр, что на южноарабском наречии означает «городище», — бойкая караванная станция на торговом пути из Йемена в Сирию. Здесь в глубокой древности обитало арабское племя самуд, которое согласно легенде было истреблено аллахом за отказ принять единобожие. Упоминание о самудитах встречается в ассирийских и Древнегреческих источниках и позднее у римского историка Плиния.

В домусульманский период племя самуд играло важную роль во внутриаравийской и транзитной торговле между южноарабскими государствами и странами Ближнего Востока.

В оазисе аль-Ула вновь четырехдневная остановка. Здесь паломники нежатся в тени финиковых пальм, пополняют свои запасы, стирают в холодной родниковой воде задубевшие от песка и пота одежды. Им предстоит совершить последний опасный переход через Вади аль-Аттас, где, по словам Ибн Баттуты, случаются песчаные бури, нередко заметающие целые караваны.

Но наконец пройден и этот участок пущ. По правую сторону, заслоняя клонящийся к закату солнечный диск, тянется цепь высоких базальтовых скал, слева насколько видит глаз убегают к самому горизонту финиковые рощи, зеленые поля, огороды. Впереди Медина, благословенный город пророка, обнесенный мощной крепостной стеной с 30 башнями. Караван останавливается на широкой плоской равнине, неподалеку от северных ворот форта. Здесь, следуя давней традиции, эмир-хаджи разбивает свой шатер.

Торопливо развьючив верблюдов и мулов, паломники направляются к Сирийским воротам и оттуда мимо общественного колодца и овощного рынка к аль-Масджид аль-Харам — второй по значению мечети в исламе, в которой покоится прах Мухаммеда и двух его сподвижников, праведных халифов Абу Бакра и Омара.

О гробнице Мухаммеда в средневековой Европе ходили самые фантастические слухи. В частности, считалось, что она… висит в воздухе, на некотором расстоянии от пола, не поддерживаемая ни цепями, ни колоннами. Распространению небылиц способствовало то обстоятельство, что священные города Мекка и Медина были запретными для христиан, и лишь в позднее средневековье нескольким предприимчивым европейцам хитростью и обманом удалось посетить мусульманские святыни. Для этого они, как правило, рядились в мусульманские одежды и присоединялись к паломникам, выдавая себя за последователей пророка.

Подобные предприятия были связаны со смертельным риском — в случае разоблачения неверного ожидала неизбежная, зачастую мучительная смерть. Десятки авантюристов за свою любознательность расплатились собственными жизнями, но тяга к знанию была неистребима, и по меньшей мере 25 европейцев — итальянцев, испанцев, швейцарцев, англичан — не только заглянули в святая святых ислама, но отразили свои впечатления в пространных мемуарах.

Один из них — болонец Лодовико ди Вартема, который посетил Аравию в начале XIV века под видом мамлюка — христианина, принявшего ислам и перешедшего на службу к египетскому султану. Ди Вартема, в частности, опроверг вымыслы о гробе Мухаммеда, оставив современникам подробное описание мечети пророка, не утратившее своего научного значения по сегодняшний день…

Можно представить себе волнение, которое испытывал Ибн Баттута, стоя на цветистом ковре в переполненной людьми мечети, построенной самим пророком. Эта мечеть, представляющая собой параллелограмм в 135 метров длиной и более ста шириной, днем и ночью освещается тремя тысячами начищенных до блеска бронзовых светильников. Четыреста опорных колонн из белого обожженного кирпича легки и изящны, как стволы финиковых пальм. В одном из углов четырехугольное купольное строение, занавешенное шелковым покрывалом и окруженное ажурной медной решеткой. По обе стороны дверцы, ведущей к гробнице пророка, разложены фолианты, повествующие о жизни и учении Мухаммеда и немеркнущих подвигах его сподвижников.

Мечеть пророка, так же как и главное святилище ислама — мекканская Кааба, считается заповедной. Здесь, в этом городе, где бывший чернокожий раб Биляль по поручению Мухаммеда впервые пропел призыв к молитве, запрещено любое насилие и кровопролитие. В Медине и ее окрестностях нельзя рубить деревья и убивать птиц, и каждый, кто вступает в этот благословенный город, находит в нем убежище и защиту.

Ибн Баттута знает, что молитва в Масджид аль-Харам стоит молитв в тысяче других мечетей.

В эти минуты он как бы наяву переживает волнующую, полную драматических поворотов историю первосвященника ислама, известную с детства из рассказов отца и лекций наставников под каменными сводами танжерского медресе.

Как и все, кто знаком с преданием, Ибн Баттута считает, что пророк родился в тот год, когда эфиопский наместник Йемена Абрахи во главе огромного войска выступил против Мекки.

Будущий основоположник ислама происходил из бедного рода банухашим, входившего в состав могущественного арабского племени курейшитов, которые с середины V века были безраздельными хозяевами Мекки.

Мухаммед рано осиротел. С шести лет он вынужден был пасти коз и овец своего дяди Аби Талиба, у которого нашел приют после смерти родителей. Традиция рисует его добрым и богобоязненным мальчиком, склонным к мечтательности и уединению. По достижении совершеннолетия Мухаммед поступил на службу к богатой и влиятельной вдове Хадидже, ежегодно снаряжавшей торговые караваны в Сирию. Путешествия на север с купцами, объезжавшими полмира, значительно расширили кругозор впечатлительного, жадного до знаний юноши, а встречи с христианскими монахами в оазисах Аравии и городах Хаурана, возможно, впервые заронили в его пытливый ум идею единобожия.