— А кто же будет телохранителем у Фомичева? — спросил Сыроежкин, не скрывая своего недовольства.

— Сейчас наша задача — продумать и организовать встречу Фомичева с профессором. Желаю успеха.

Сыроежкин знает, что после артузовского «желаю успеха» надо уходить, но он еще потоптался немного, а потом повернулся, как положено, через левое плечо и стремительно вышел из кабинета.

Артузов и Пузицкий проводили его взглядом, а когда дверь закрылась, оба рассмеялись…

Минский поезд с Федоровым, Зекуновым и Фомичевым прибывал в Москву точно по расписанию. Всю дорогу они делали вид, будто не знают друг друга. Зекунов с Фомичевым «познакомились» только в пути, где дорожная судьба свела их в один вагон, а Федоров ехал в другом вагоне.

Когда поезд подходил к московскому перрону, Федоров на ходу выскочил из вагона, кратчайшим путем выбежал на площадь, взял там извозчика и помчался на Лубянку. Он знал, что сообщение о приезде Фомичева должен был из Минска послать Крикман, но вдруг ему что-то помешало. Или шифровка попала не по адресу. Провалить из-за этого операцию было бы недопустимо, и Федоров сейчас перестраховывал Крикмана.

Задачей Зекунова было всячески тянуть время, а затем вести гостя к себе домой. Зекунов начал с того, что завел Фомичева в вокзальный ресторан и угостил его нэпманским обедом с икоркой и водочкой. Фомичев, глядя на накрытый стол, не верил своим глазам — он был убежден, что Москва сидит на хлебе с водой. Он негромко, но витиевато выругался.

— Кого это вы? — поинтересовался Зекунов.

— Наших. Философова с его шайкой, — угрюмо ответил Фомичев. — Я не понимаю: зачем обманывать своих? Я же специально ездил на информационный доклад Философова. И он уверял нас, что Москва один жмых ест и тот достать не может. Да и агенты наши тоже брехать горазды. Ну, погодите, я вам всем проверочку проведу доскональную!

Зекунов предложил выпить за благополучный приезд и подлил в рюмки водки. Фомичев протестующе поднял руку.

— Нет, давайте-ка лучше выпьем за правду во всем…

Не дожидаясь согласия Зекунова, он опрокинул рюмку…

Они вышли из здания Белорусского вокзала на сверкающую под зимним солнцем, кипящую движением площадь. И снова Фомичев был страшно удивлен.

— Я же думал, все здесь подохло, — громко сказал он.

— Тише, — зашипел на него Зекунов.

Фомичев пугливо оглянулся и, увидев выходящего из двери военного, быстро сошел с вокзального крыльца.

Они неторопливо шли по Тверской, подолгу стояли возле заполненных товарами витрин. И это тоже вызывало у Фомичева удивление и злость.

— Вот это нэп и есть, — пояснил ему Зекунов.

— А эти наши проститутки пишут, что нэп разорил Россию, — ворчал Фомичев. — Да что в Вильно, в самой Варшаве такого в магазинах нету!

— Положим, увидеть на витрине — это еще не значит иметь, — усмехнулся Зекунов. — Сами поймете, когда получше разберетесь в ценах и во всем другом.

— Мне одно надо бы понять поскорее: в начале шестнадцатого я приезжал в Москву с фронта, тогда все здесь было хуже, чем теперь. Выходит, что революция положение улучшила? Да?

— Не торопитесь, Иван Терентьевич. О хате судят не по парадному крыльцу, — сказал Зекунов. — Москва и Петроград живут в призрачном достатке. Пир во время чумы. А поглядели б вы, как живет наша родная русская деревня, которая кормит хлебом всех, а сама мякину жует.

— Тоже еще поглядеть надо, — недоверчиво заметил Фомичев. Он вдруг остановился и, приблизив свое лицо к Зекунову, прошептал злобно: — Взрывчатку! И побольше! Пудов сто! Чтоб пообожгло все эти сытые хари, чтоб от этих магазинов одна пыль осталась…

Они прошли Садовым кольцом до Смоленского бульвара — Зекунов потихоньку вел гостя к себе домой. Но на углу Смоленского переулка, где он жил, их остановил пестро и модно одетый молодой человек, который, здороваясь, поднес к каракулевой шапке руку, обтянутую желтой кожаной перчаткой, произнес только одно слово «Царицыно» и пошел дальше.

— Что это значит? — немного струсил Фомичев.

— Нам с вами приказано ехать в Царицыно на дачу нашего человека, — вздохнул Зекунов. — А мой дом вот — три шага осталось. Но приказ есть приказ. Наверно, в Москве что-нибудь неспокойно. Но вот закавыка: по расписанию явок в Царицыно можно являться только затемно. Придется нам с вами еще погулять…

— А почему не зайти к вам? — тревожно спросил Фомичев.

— У нас приказы не обсуждаются, — сухо ответил Зекунов.

— А кто этот хлыщ?

— Связной от Шешени.

— Нуда? — не поверил Фомичев.

— Вот так.

— Ай да свояк у меня! — усмехнулся Фомичев и покровительственно добавил: — Дисциплина, брат, первое дело. Шешеня возле Савинкова кой-чему, конечно, подучился. А когда ж я его увижу?

— Не знаю, я человек маленький, — ответил Зекунов.

…А Шешеня в это время в страшном возбуждении ехал в автомашине вместе с Федоровым из Москвы в Царицыно. Это был его первый выезд из внутренней тюрьмы ГПУ. Час назад ему вручили привезенную из Польши Федоровым ответную записку от жены. Она писала, что по-прежнему любит его, ждет и хотела бы быть рядом с ним в его опасной жизни в Москве.

Когда Шешеня прочитал письмо, с ним началась истерика, Федоров даже испугался — не рехнулся ли он? Шешеня вдруг упал на колени и так, на коленях, быстро подполз к Федорову и пытался поцеловать ему руку. Потом он уткнулся лбом в пол и долго рыдал подвывая. Очевидно, сентиментальные убийцы совсем не редкость…

Федорову стоило немало труда успокоить Шешеню, чтобы сообщить ему о приезде в Москву его шурина Фомичева. Шешеня эту новость понял по-своему, спросил:

— Так, значит, и свояк мой попался?

— Еще не попался, — уточнил Федоров.

— Как это так? — не поверил Шешеня.

— Мало того, он приехал, чтобы ревизовать вашу работу.

— Не, это уж полная умора, — тихо засмеялся Шешеня. — Так давайте его ко мне в одиночку, пусть ревизует. И мне веселей станет.

— Нет, Шешеня. Он будет ревизовать вас на воле, и для этого вы из тюрьмы будете ездить на подмосковную дачу. А возьмем мы Фомичева только после ревизии, так как мы должны узнать, что он от вас хочет.