После, на другой же день, он клял себя и не мог простить своей позорной слабости. Женька ходил сзади вокзала, из-за угла видел Наташу, ее родителей: высокого строгого отца, толстую, приземистую, с Наташкиным носом и бровями мать и маленького конопатого карапуза, вертевшегося около них, очевидно ее братика. Ему очень хотелось подойти к Наташке, но рядом были ее родители, и робость сковала его.

Женька видел, как щурила Наташка глаза, напряженно всматриваясь вдаль, туда, откуда должен был появиться он, и все была какой-то взволнованной и грустной. А когда они стали заходить в вагон, он уже было совсем решился подбежать к ней и вышел из своего укрытия, но почувствовал, что дрожат ноги и руки, лоб покрылся испариной, на глаза навернулись слезы, и опять спрятался.

Когда поезд тронулся, Наташка высунулась из окошка и все махала, махала белой маленькой рукой, и Женька понял, что машет она просто так, никому и вместе с тем всем подряд: и людям, и земле, и домам, и больше всего ему, конечно, хотя и не подозревает, что он здесь, и прячется неизвестно от кого, и клянет сам себя за это. Он опять хотел уже выбежать иа перрон, крикнуть: "Наташа!" - и помахать ей, но тут появился Витька Тарасов и безразлично спросилз

- Уехала?

- Уехала, - упавшим голосом ответил Женька и рассер-" днлся: - А ты чего тут крутишься?.

- Как чего? - переспросил Витька. - Через час мой поезд.

- Ой, прости, Витя, что-то у меня в мозгах заело. Я ведь и пришел тебя проводить, - соврал Женька.

- Оно и видно, что заело. Шуры-муры! - ни с того ни с сего сказал Витька и понимающе усмехнулся...

"Что было бы с людьми, если на земле не было бы любви? Как ты думаешь, Жень, были бы люди людьми? Сегодня я отчего-то задумалась над этим и сама запуталась в противоречивых ответах. Одно мне точно известно: если бы не было тебя, я была бы хуже.

Я пишу тебе разные глупости, да? Но ты же знаешь, я всегда была сумасбродной девчонкой. Знаю, тебе очень трудно сейчас, милый. Рухнула твоя мечта о небе. Я не хочу тебя утешать, не умею, да и знаю - ты не любишь утешителей... И... как бы тебе сказать? Наверное, я мерзкая эгоистка! Я даже чуть-чуть обрадовалась, что ты не прошел в летное училище. Говорят, самолеты часто разбиваются".

...Пошел дождь, ровный, ядреный, без грозы и ветра. Ветла в палисаднике пригнулась! и с ее поникших листьев побежали тонкие ручейки воды. Евгений смотрел, как под ветлой собирается рябая лужа, ширится и подступает к завалинке. "За углом должна была быть обводная канавка, наверное, засорилась", - вспомнил Евгений, но с места не тронулся.

"Говорят, самолеты часто разбиваются..." "Не чаще, чем людские судьбы", - подумал он и опять сравнил прежнюю Наташку с той, какой она стала теперь. Это было последнее письмо, полученное здесь, в деревне. На другой день он уехал в Донецк, поступил в строительный институт, и началась его городская студенческая жизнь.

"Я часто вспоминаю наш класс, ребят, учителей. Странно, эти воспоминания помогают мне привыкнуть к суровому сибирскому краю. Любимый! Как далеко мы друг от друга! Я начинаю думать, хватит ли у нас сил преодолеть время и расстояние. Я не теряю надежд на нашу встречу, но, честное слово, они очень малы. Ты помнишь выпускной бал, наш первый поцелуй и ту ночь?.."

Бал... Разве когда-нибудь забудет его Женька! От вина и музыки кружилась голова, учащенно билось сердце: прощай, школа, здравствуй, жизнь!

Плывут морями грозными,

Летят путями звездными...

Она подошла к нему сзади и легонько тронула за плечо.

- Жень, потанцуем?

Он стоял с широко раскрытыми от удивления глазами и не знал, что ответить. Лицо залила краска, дрожащим, будто не своим голосом сказал:

- Давай... Только я не очень...

Наташка обхватила его за плечи, привлекла к себе. Женька поперхнулся на вздохе и на подгибающихся ногах шагнул в круг танцующих. Она была совсем рядом. Он видел ее глаза, пухлые, чуть приоткрытые в улыбке губы, слышал и чувствовал ее дыхание и не мог поверить, что это явь, а не сон.

- Наташа... - выдохнул Женька, еще не зная, что сказать дальше. Она посмотрела на него, улыбнулась и тихонько сжала плечо. - Наташа! - уже смелее повторил он. - Ты куда поступаешь?

- В пед, - просто ответила она и опять улыбнулась. - А ты?

- Я... я в летное... Это решено!

Внезапно Женька почувствовал прилив смелости. Ноги перестали дрожать, а руки ощутили теплое упругое тело Наташки.. Нестерпимо захотелось говорить. Говорить и говорить о чем угодно, лишь бы видеть ее глаза и без отрыва смотреть в них.

- Ты хорошо танцуешь! - похвалил Женька и испугался. - На математике ты какой вариант решала? - сказал он и засмущался еще больше.

Разговор не клеился. Женька чувствовал, что вопросы он задает какие-то мелкие, пошлые, недостойные ее слуха. Хотелось спросить о чем-то важном, значительном, но это важное и значительное не шло в голову.

- Ты сразу решила идти в педагогический или... - тонким голосом спросил Женька и умолк.

"Идиот, кретин, что я плету!" - бухнуло в голове, и он почувствовал, что будет счастлив, если немедленно провалится сквозь пол.

- Я еще в восьмом классе решила. - Наташка чуть отстранилась от него.

- Я тоже в восьмом! - обрадовался Женька. - Ты любишь небо? Нет, то есть самолеты? Истребители, штурмовики?

- Я их никогда не видела.

- Ну что ж! Это ничего! - поспешил успокоить ее Женька. - Это даже лучше! - добавил он и совсем сник.

Что "лучше" и почему "даже", он, хоть убей, не мог объяснить. Спрашивать стало не о чем, Надо о чем-то рассказывать. Женька совсем растерялся. Ничего сверхъестественного в его жизни не было, а об остальном она сама знала.

- Наташа, ты помнишь, как осенью мы с десятым "Б" в футбол играли? начал он. И, не дожидаясь ответа, обрадовавшись, что выход найден, заспешил: - Витьку Тарасова в нападение поставили, а меня в ворота. Судил Федорок Бредихин. И вот во втором тайме...

Вальс кончился. Женька вытянул шею в сторону оркестра и умолк. На какой-то миг стало совсем тихо. Потом в дальнем конце зала полными мехами вздохнул аккордеон и тихо загрустил!

Клен ты мой опавший, клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

Глаза ребят сделались грустными и задумчивыми. Они обнялись за плечи и пели, раскачиваясь в такт песне. К ним стайками стекались одноклассники. Песня росла, набирала силы. И уже через минуту весь зал грустил светлой, зовущей в дорогу грустью:

Сам себе казался я таким же кленом, Только не опавшим, а вовсю зеленым,

Потупив голову, Женька стоял против Наташки и несмело переступал с ноги на ногу. Глаз не поднимал, боялся, что, как только взгляды их встретятся, она повернется и уйдет. Навсегда, совсем. "Лопух, недотепа!" мысленно клял он себя, но пересилить робость не мог.

Наташка не уходила. Смотрела в сторону поющих и чего-то ждала.

- Ты любишь петь? - спросила она, и щеки ее зарделись

- Да, - ответил Женька, не поднимая головы. - То есть голос у меня не очень... Я только сам себе, когда один в степи бываю, пою. Там просто нельзя не петь.

- А ты любишь бывать один?

- В степи да, а вообще нет. В степи можно мечтать о чем захочется и мечтается легко.

- Я тоже люблю мечтать, - сказала Наташа.

Женька опять мучительно искал тему для разговора и не находил. Он протянул свою руку и нечаянно притронулся к ее руке. Наташкина рука вздрогнула, но осталась на месте. Женька увидел ее глаза. Они показались ему печальными, "Ей скучно со мной. И чего я таким уродился! С девчонкой по-человечески поговорить не могу".

- Наташа... - он сжал ее пальцы.

- Женя! - откликнулась она. - А ты сейчас такой же, как тогда... Только не рыжий. Ты не обижаешься на меня за то, что я обозвала тогда тебя рыжим?

- Нет! Что ты, Наташа! Я на тебя ни за что не обижаюсь!

- Пойдем к Вере Алексеевне, я скажу ей, что в тот раз ты не был виноват. Что это я тебя оскорбила, а ты не выдержал и ушел с уроков.