— Еще до того, как в киберпространство хлынула коммерция, — начал он, — я разместил в Сети наспех сделанную страничку, чтобы наладить связь с другими игроками. Самое замечательное в продвинутых геймерах — их энтузиазм. Некоторые относятся к играм крайне серьезно. Они с ума сходят по свежайшим сетевым примочкам, и поэтому, когда случился виртуальный Большой Взрыв, их одержимость привлекла инвесторов.

— Но ведь это случилось со множеством вебстраниц, — сказала я.

— Ну да, но у новых проектов, пытавшихся быстро срубить капусту, не было той верной тусовки, какая уже собралась у меня на сайте. А сейчас, когда игровая индустрия рванула с места в карьер, люди ко мне так и повалили. Кое-какие дельцы в небоскребах смекнули, что здесь дела идут в гору, и предложили мне контракт на миллион. — Слим так выплюнул цифру, словно речь шла о карманных деньгах, каких может хватить на пару кружек пива, не больше. — Чем меньший аванс я потребую, тем больше смогу получить потом в долевом участии и, стало быть, прикарманить, если предприятие выгорит. Так что я взял всего штуку и жду теперь прибыль.

— Да ну! Вроде бы неплохо получилось.

— Еще бы. Какое-то время мне не придется полагаться на твоего брата в смысле оплаты жилья. Неплохо? Да просто чудесно — в том смысле, что я смог вложить бабки в перспективное дело и урвать куш на фондовой бирже. И в то же время плохо, поскольку я чувствую себя продажной сволочью.

— Займись благотворительностью, — наполнив чайник, посоветовал Павлов.

— О тебе я всегда позабочусь, — с ехидцей успокоил его Слим. — Не дрейфь.

— А что, Павлов принимает какое-то участие в твоем сайте?

Насмешливое фырканье братца сообщило, до какой степени я ошиблась.

— Публиковать свои сочинения в Интернете может любой придурок. Все, что требуется, это клавиатура, модем и зонд, воткнутый в лоб.

Я разглядывала свои босоножки, жалея, что не была единственным ребенком в семье. Мое детство омрачалось присутствием старшего отпрыска, безустанно напоминавшего мне, кто из нас главный. Между прочим, Павлову не было особой нужды завидовать чужим успехам: в качестве журналиста мой брат имел такой-то вес, по крайней мере, его имя знали. В определенных кругах. Проще говоря — в некоторых спальнях. В тех, где плакатики с пони соседствуют с журнальными разворотами, изображающими бойз-бэнды в полном составе. Где в грелках в форме плюшевого мишки булькает полбутылки «Баккарди». Там, где девочки-подростки штудируют свои журнальчики, примеряя на себя чужие проблемы. Вот здесь-то и царствует Павлов, и, возможно, именно поэтому он проявляет раздражение, когда разговор заходит о заработках. Мой братец ведет колонку советов читательницам. Он — «любовный хирург» журнала «Блесни умом!», если величать его парадным титулом. Может, Павлов и считается крутым среди недорослей, но такое ведь не впишешь в графу «род занятий». Если только не хочешь привлечь внимание полиции.

— Ты пьешь растворимый кофе? — спросил меня брат, занеся полную ложку порошка над первой из трех чашек. У нас есть еще десять минут, а потом мне нужно будет уйти.

Признаться, я надеялась, что два чемодана, несшие караул под дверью, намекнут Павлову, что я, вообще-то, отнюдь никуда не спешу. Так или иначе, я согласилась на растворимый кофе. Решила еще немного потянуть время, а уж потом переходить в атаку.

— Куда ты собрался? — поинтересовалась я невинным тоном.

— На фотосессию. Редактор хочет, чтобы на моей страничке появился свежий снимок.

Павлов перестал ковырять ложкой в банке и украдкой метнул на меня взгляд, поджидая реакцию. Я постаралась изобразить полный восторг. В отличие от Слима, шагнувшего в кухню с вопросом:

— Как, в этой мерзкой рубашке?

На моем братце была ядовито-оранжевая сорочка с пуговицами сверху донизу. Он весьма неохотно подтвердил, что именно в таком виде и собирается фотографироваться. Слим втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы, Павлов скрипнул своими. Я же не могла отделаться от навязчивого впечатления: насколько дикий диссонанс между цветом рубашки моего брата и зелеными клетками линолеума под его ногами. Даже обрамлявший рубашку дверной проем не мог вобрать в себя исходившее от нее сияние.

— Как человек, повернутый на текстильных мотивах с пальмами и пеликанами, — сделал выпад мой брат. — ты едва ли посмеешь критиковать мой выбор.

Пожав плечами, Слим сдался:

— Мое дело — предупредить.

— Значит, тебе чем-то не нравится рубашка?

— Лично мне она до лампочки, но за твоих читательниц не поручусь.

— Не понял? — сбавил обороты Павлов.

— По-моему, тебе нужна домашняя куртка.

— Чего?

— Удобная бархатная куртка и огромный бокал бренди, который ты сможешь пролить на тапочки.

Слим тайком подмигнул мне, от чего я порозовела. Не до такой степени, однако, как Павлов, который швырнул чайную ложечку в раковину и потребовал выражаться яснее.

— Все дело в ауре, которую ты должен распространять, — пояснил Слим. — Ты ведь хочешь создать образ жреца любви, так ведь?

— Мне платят за то, чтобы я раскрывал особенности мужского подхода к романтическим отношениям. В общем, да.

— И ты должен олицетворять опыт и эрудицию?

Мой брат спрятал ладони в карманах, скромным кивком подтвердив справедливость предположения.

— Ну так постарайся хотя бы выглядеть, как ветеран интрижек и виртуоз постельных игр! Ловелас, меняющий женщин, как перчатки!

Я подавила смешок, надеясь, что высказывания Слима не испортят Павлову настроения, что было бы для меня крайне нежелательно.

— Помяни мои слова, — между тем продолжал Слим, — если фотограф щелкнет тебя в этой мандариновой тряпке, дамы усомнятся в остальных твоих достоинствах.

— Это не мандариновый оттенок.

— По мне, так он просто вопиет о распродаже на овощном рынке.

— Приглядись получше: это персиковый цвет.

— Какая разница? — резонно парировал Слим. — Фрукт есть фрукт.

Брат спросил, насыпать ли мне сахару. Он явно был уязвлен, хотя и делал вид, будто Слим неожиданно нас покинул.

— Спасибо, мне только молока, — ответила я и взмолилась, чтобы мой голос не дрогнул, когда я начну заверять брата, что он выглядит прекрасно. Лишь когда он отвернулся к холодильнику, я смогла обменяться взглядами с его соседом.

— Не пойму, как его только взяли в журнал? — сказала я одними губами.

Павлов держался на своем посту лет пять, заполучив его уже через неделю после прибытия в Лондон. Никаких собеседований или конкурсов, ничего подобного, он просто зашел спросить, не нужен ли журналу сортировщик писем, а редактор вдруг разразился потоком слез. Несчастная любовь или что-то в этом роде. А Павлов оказался тут как тут, с сухой жилеткой наготове, чтобы предложить поддержку и участие. Не побоялся даже испортить свою лучшую рубашку.

— В этих журналах, — объяснил Слим, — все решается просто: надо только переспать с нужным человеком.

Мой брат отвернулся от разделочной доски и протянул мне исходящую паром кружку.

— Между прочим, наш редактор — мужчина.

— Я в курсе, — ответил Слим, потянувшись за своей порцией кофе.

Слим понравился мне не только тем, что умел урезонить Павлова. Пока мы смаковали кофе, он достал миниатюрный скейтборд, не более трех дюймов в длину, и двумя пальцами начал катать его по столешнице. Игрушка для людей достаточно взрослых и умных, чтобы понимать, как нелепо они будут выглядеть на настоящем скейте. То, как Слим катал ее взад-вперед, свидетельствовало о ловкости его пальцев. Кроме того, в его пользу говорило и то, что он принял мою сторону в обсуждении моей же просьбы о временном ночлеге. Я нуждалась в крыше над головой, но не надолго — всего на недельку.

— Без адреса, по которому люди могли бы со мною связаться, я ни за что не смогу устроиться на работу, — объясняла я. — А без работы мне не удастся найти жилье. В результате мне ничего не останется, кроме как выйти на панель. «Мы удовлетворим любые ваши фантазии» — как пишут на рекламных листовках, разбросанных по телефонным будкам.