– Думаю, вы догадываетесь. Я не привык сотрудничать с людьми без страховки. Особенно с такими опасными и высококвалифицированными людьми, как вы, Владимир Антонович. Нам нужно было иметь под рукой человека, судьба которого вам небезразлична. Я сам познакомил его со Светланой, чтобы контролировать и его... и ее. Кто же мог подумать, что все повернется таким образом? Да и босс хорош. Нашел тоже, чем подставляться. – Климовский прищурился, а потом, переведя взгляд на Фокина, проговорил: – Я вижу, вы все-таки встретились... птенцы гнезда полковника Платонова. Что, вы больше не работаете дворником в прокуратуре у нашего старого знакомого Никитина?

Афанасий, которому предназначался этот вопрос, пригладил отвороты своего нового костюма и ответил с вызовом:

– Нет, как видите. Вероятно, благодаря вам, профессор.

– Мне? – пожал плечами Климовский. – Не понимаю. К тому же я давно больше не профессор и ничего не преподаю. Я теперь просто полковник ГРУ в отставке.

– А разве это не ваши люди напали на дом, в котором я жил?

– Мои люди? Какая глупость. Если бы мои люди или люди присутствующего здесь Владимира Антоновича, – Климовский сопроводил свои слова выразительным взглядом, – напали на дом с целью уничтожить вас, то, будьте уверены, ничто бы им не помешало. Впрочем, можно будет выяснить у них самих, чьи они люди... разумеется, после того, как они придут в сознание. Впрочем, один, кажется, уже не придет: Фокин проломил ему голову, нанеся травму, которая, как пишут в милицейских протоколах, несовместима с жизнью.

– А что же это тогда было? Рекламная акция с целью дать знать Свиридову, где я живу? – насмешливо-агрессивно спросил Афанасий.

– Не исключено. Впрочем, я все равно ждал, что вы рано или поздно встретитесь. И не видел в этом никакого вреда. Иначе вы, Фокин, давно бы уже были трупом.

– Не успели договорить о тех трупах, что уже есть в наличии, как уже говорим о новых? – угрюмо проговорил Владимир. – Значит, вы утверждаете, что смерть моего брата – это трагическое стечение обстоятельств. Что он был нужен вам живым для того, чтобы при определенных обстоятельствах иметь рычаг давления на меня? И что только этот «неофициальный» заказ дочки нашего общего хозяина в корне изменил ситуацию, не так ли?

– Да.

– Ну что ж, принимаю. Как там у Блока, которого вы так любили цитировать, Михаил Иосифович: «Принимаю тебя, неудача, и удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, в тайне смеха – позорного нет».

– Совершенно верно.

– Вот видите, какие мы с вами, Михаил Иосифович, образованные и культурные... убийцы. Ладно, с Ильей разобрались: как вы тут образно выразились, просто по нему пропел колокол вечности. Козлиная песнь... гм. Но есть и еще один момент: какого черта господин Микулов хотел меня убрать после того, как я выполнил заказ БАМа?

– А кто такой господин Микулов? – спокойно осведомился Климовский. – Вероятно, подчиненный Бородина? Вы знаете, Владимир Антонович, я по персоналиям первого отдела как-то не очень...

– Да, бородинский хлопец. Не думаю, что он решил заняться самодеятельностью, да еще в таком незначительном пустячке, как ликвидация руководителя второго отдела.

– Вы будете смеяться, Владимир Антонович, но я в самом деле не знаю. Если бы я собирался вас вычистить из игры, то, бесспорно, не стал бы посылать Микулова на верную смерть, а изыскал бы более продуктивный и хитроумный метод.

– Не сомневаюсь, – спокойно сказал Свиридов и улыбнулся Климовскому почти доброжелательно.

Фокин смотрел на своего друга во все глаза: неужели этот ровно улыбающийся, почти безмятежный человек может быть несчастным, только недавно потерявшим единственного оставшегося у него на земле родственника – к тому же родного брата?

Или Свиридов на самом деле перегорел и настолько сросся со всей этой системой и теми благами, которые она дает, что не хочет бросать ей вызов или хотя бы просто протестовать... даже в связи с убийством брата?

Фокин уже было открыл рот, но тут Владимир схватил его за руку и внушительно проговорил:

– Думаю, нам всем пора. Мы и так побеспокоили Светлану Борисовну изрядно.

– Да, я хочу спать... – пробормотала та, хотя у нее на лбу было написано, что в эту ночь она не сможет сомкнуть глаз.

Климовский согласно кивнул и отозвался:

– Да, мы солидарны с вами и по этой позиции. Какое трогательное единение отделов, не правда ли?

Владимир пристально посмотрел на мило улыбающееся лицо своего бывшего «духовного» наставника по «Капелле», но ничего не сказал...

– Да ты что... с ума сошел, Свиридов?!

– А что такое? – невозмутимо процедил Владимир, садясь в машину.

– Ты что... собираешься спустить на тормозах это дело? Убили Илюшку, хотели убить меня... едва не поймали на контркиллера тебя... а ты... а ты улыбаешься этим убийцам и слушаешь всякую херню про трогательное единение двух отделов.

Владимир индифферентно пожал плечами и вырулил на своей «Феррари» из двора Маневской в открытые здоровяком на охранном КП ворота. А потом сказал:

– Знаешь, Афоня, ты напоминаешь мне пионера из анекдота про бабушку. Бабка чихнула в автобусе, а рядом стоящий мальчик говорит: «Будь здорова, бабуля». Она ему: «Спасибо, сынок. Я-то здорова. А чихаю, потому что табачок нюхаю». – «Да по мне, бабка, хоть х...й соси, но пионер должен быть вежливым».

– И к чему это? – холодно спросил Фокин.

– А к тому, что, по тебе, хоть сдохни, но придерживайся каких-то безнадежно окостенелых моральных схем. Ты явно что-то недопонимаешь, друг мой. Разве ты не слышал, как Михаил Иосифович объяснил, что смерть Илюхи – это не более чем трагическое недоразумение...

– Ну да... – перебил его Фокин, – «козлиная песнь»... Эх ты, Свиридов! Как же тебя приплющило теми немереными бабками, что сыплются на тебя со всех сторон! Ну уж нет... по мне лучше быть дворником и жить в коммуналке, чем на твоем красном «Феррари» и «Кадиллаке»... Как же так вышло, мать твою?

– А ты не заметил, что мы всегда были такими? – холодно спросил Владимир. – Что мы всегда были только винтиками колоссальной системы, только винтиками, пусть очень сложной конструкции и высокого уровня исполнения? Глупо бунтовать против системы, являясь ее – и не последней по значимости! – частью. Как я могу, соглашаясь с одним, протестовать против другого? Вот ты, Афанасий... тебе кажется бессмысленным и кощунственным мое нынешнее поведение. А что я, по-твоему, должен делать? Перестрелять людей Климовского вместе с ним самим, а потом отрезать ему член и засунуть в рот этой шалаве Светлане Борисовне? Затем пойти и убить Клейменова на том основании, что он отработал заказ, который я же и принял... и утвердил! И что из того, что Илья мой брат? По-моему, я уже говорил: любой человек, если он, разумеется, мужского пола, чей-то брат. И тот парень, который подох в больнице после того, как ты проломил ему череп... там, в своей гребаной коммуналке – у него тоже есть родные люди, которые называют его братом, сыном, мужем... быть может, уже даже и отцом.

Фокин ничего не ответил, впившись взглядом в лобовое стекло «Феррари». За окнами с кошмарной скоростью пролетали дома и столбы, где-то в небе надрывался и звенел упругий морозный ветер, а в черепе Фокина бродила губительная, жуткая, выхолощенная пустота. Он понимал, что Свиридов во многом прав, что рационально мыслящий человек не мог бы поступить иначе... но горькое, тошнотворное отвращение бродило в крови, грозя скиснуть в уксус ненависти и озлобления.

– Ты не можешь представить мощи этой структуры, – продолжал тем временем Свиридов, – даже я, проработавший тут более полугода, до сих пор не представляю масштабов ее деятельности. Огромные деньги, огромные возможности... великолепнейшие кадры. А Илюха... что Илюха? Его использовали, как, в сущности, использовали всю жизнь. И если бы он даже не погиб сейчас, вот так глупо и нелепо, по приказу родного брата, то рано или поздно это случилось бы... только гораздо глупее и... комичнее. Типа... типа вот этого падения в канализационный люк.