— Нет, это не вы. Это доктор Реис меня попросила помочь.

— Но ты не ассистент доктора Реис!

— Да-да, просто у нее ребенок в школе… В общем, там у нее что-то случилось, я сама не особо поняла. Мне же ведь не сложно!

— Сабрина, детка, причем тут «не сложно»! Надо уметь говорить «нет». Иначе на тебе они будут ездить! И не только доктор Реис, но и весь медицинский лаунж в полном составе вплоть до охраны!

— Ну как же я скажу ей «нет», если она так меня просила! Было бы неловко ей отказать! У нее ребенок…

— А у тебя Лукас! Ничего с ней не случилось бы. Сидела бы в ночи и сама писала свой отчет, все мы через это проходили. Никто еще не умер. Учись говорить «нет». И если в следующий раз она или кто-то еще подойдет к тебе с такой просьбой, то тебе достаточно вежливо ответить: «Извините, я не могу».

— Но я…

— Еще раз: «Извините, я не могу». Повтори.

— Извините, я не могу, — пробубнила Сабрина, улыбаясь.

— Прекрасно. Могу дать списать слова.

День заседания в Квадрате наступил быстро. Журналисты с ночи облепили невысокую постройку, как мотыльки лампочку, поджидая полицейский бело-красный левипод, который должен привезти осужденного к месту, где либо начнется его новая жизнь, либо прервется нынешняя. В начале девятого утра левипод приземлился на крышу здания, через которую осужденных по традиции спускали по лестницам и коридорам в камеру. Появления высоких судей ждать было бесполезно — чтобы исключить малейшую вероятность форс-мажора, судьи попадали в помещение Квадрата по подземному ходу через цепочку соседних зданий.

Один из журналистов держал внимание аудитории своего канала, проводя исторический экскурс и рассказывая о том, что Париж был выбран местом размещения Квадрата путем простой жеребьевки. Изначально для него планировалось возвести новое здание, и комиссия даже приняла решение отдать под строительство площадку, на которой раньше стояла Эйфелева башня, но в итоге члены Палаты не одобрили эту идею, сочтя, что при наличии огромного количества пустующей площади тратить несколько миллионов на новое здание было бы совершенно неразумно.

Когда наступило 11 часов, все пятеро высоких судей направились по коридору к массивным глухим дверям Квадрата. По традиции до начала заседания они не общались, даже не здоровались. Лишь изредка молча переглядывались друг с другом, и то старались этого не делать. Винсент Перре, самый высокий из пятерых, всегда ощущал себя глупо в темно-фиолетовой мантии, считая это излишним атрибутом для такого циничного действия. Однажды он даже обратился к Валерии и к членам Палаты с инициативой отменить, как он выразился, «маскарад», но его позиция на этот счет так и осталась в статусе инициативы. Отклоненной. «Веками судьи облачались в мантию, чтобы скрыть в себе человеческое, — сказала ему тогда Видау. — Осужденному совсем не обязательно видеть, надета ли на вас сейчас рубашка или водолазка и какого цвета ваши брюки. Ему не до этого».

После того, как последний из пяти судей, Филипп Мартинез, взглянул в чип-ридер, послышался щелчок замка, и механизмы открыли тяжелые двери. В третий раз Икуми Мурао находилась в этом помещении, и в третий раз ей казалось, что по запаху Квадрат напоминает передние ряды партера в зрительном зале театра, прямо возле сцены, где пыль декораций и плотных кулис смешивается с упоительным ароматом ожидания спектакля.

Когда Мартинез, Экман, Перре и Мурао заняли свои кресла, Валерия, встав к ним лицом, произнесла стандартную фразу: «Заседание Суда Прошлого объявляется открытым. Прошу ввести в камеру осужденного».

В прозрачную камеру зашел Тим Кравиц. По нему не было видно, чтобы он хоть сколько-нибудь волновался. «Такая крошечная? — очень негромко, но удивленно произнес он. — На видео она кажется гораздо больше. Это ж не камера, а кабинка туалета какая-то! Надо обсудить это с остальными членами. Тут очень некомфортно. Хотя… в кресле своего стоматолога мне куда более неуютно». Валерия уже хотела сделать ему замечание за шутки не к месту, но Кравиц замолчал, решительно сел в кресло, и тотчас фиксаторы защелкнулись, намертво сковав его запястья, локти и плечи.

«Рассматривается апелляция Тима Кравица, 53 года, город Сидней, — продолжила Валерия. — Признан судом виновным в убийстве своей супруги, Стефани Джефферсон, и приговорен к смертной казни. Апелляция была подана в срок».

Валерия посмотрела на осужденного:

— Господин Кравиц, вы отрицаете вину в совершении убийства своей супруги, Стефани Джефферсон?

— Конечно, отрицаю, — спокойно и уверенно ответил Кравиц.

— Разъясняю вам, что сейчас состоится рассмотрение вашей апелляции. У вас будет забрана кровь в объеме 221 миллилитр. В этом же объеме будет забрана кровь у каждого из высоких судей. Кровь будет смешана и пропущена через ядро, где произойдет контакт с ДНК вашей супруги. В результате установится объективная причинно-следственная связь — были ли вы истинной причиной смерти госпожи Джефферсон или нет. Если да, ядро окрасится в красный цвет, если нет — в белый. Как только ядро окрасится в белый, фиксаторы разблокируются, и вы выйдете на свободу, а ваш приговор будет отменен немедленно. Если ядро окрасится в красный цвет, смертный приговор будет приведен в исполнение прямо здесь через отсечение кистей ваших рук, и вы скончаетесь от потери крови. Вам это понятно?

— Как никому, — сказал Кравиц, улыбнувшись.

— В таком случае я прошу вас заявить отвод, если у вас есть обоснованные опасения, что кто-либо из высоких судей может быть небеспристрастен.

— Доверяю суду, — послышался ответ.

— Я прошу высоких судей взять самоотвод, если кто-либо из них считает себя не способным проявить беспристрастность.

Отсутствие ответа судей не удивило Валерию, и она, выдохнув, заняла свое место, после чего началась процедура забора крови. «Нет, у стоматолога определенно страшнее!» — послышалась шутливая реплика осужденного в момент, когда игла фиксатора проткнула ему вену.

В течение следующей пары минут, пока кровь Кравица и судей преодолевала свой путь к истине, профессор Мартинез и Тарья Экман не сводили взгляда с лежащего на пьедестале черного ядра. Не сводила взгляда с ядра и Валерия. Сам же осужденный, казалось, не проявлял к происходящему интереса, хотя за несколько секунд до реакции ядра он все же напрягся, да так, что лоб его покрыли капельки пота. Наконец кровь достигла своей цели. «Нет…» — казалось, шепнула Тарья. «Красное? — послышался удивленный голос Кравица. — Красное? Но почему?»

Высокие судьи встали с кресел. Валерия повернулась к камере и, переведя дыхание, произнесла: «Господин Кравиц, вы совершили убийство, и сейчас будете казнены. Мне очень жаль».

Она направилась к выходу, и остальные высокие судьи неуверенным шагом последовали за ней, поглядывая, хоть это и было не принято, на прозрачные стены камеры и на массивное металлическое кресло, в котором извивался изо всех сил пытавшийся вырваться из оков кричащий Кравиц. Те места на его руках, где еще мгновение назад были кисти, объяли два стальных патрубка, буквально высасывающих из мужчины остатки его жизни.

Ближайшие несколько дней новостные сводки о свершившемся над Тимом Кравицем правосудии не сходили с топ-листов сети. Политологи, юристы, макроэкономисты, философы, общественники — кто только ни выразил свое мнение насчет произошедшего. Одни призывали относиться ко всему без ажиотажа, напоминая, что члены Палаты лишь люди, а не роботы и не ангелы; другие не верили в торжество справедливости, выдвигая одну за другой теории заговора — и что все это было спланировано, и что высокие судьи получили заказ устранить таким экзотическим способом неугодного кому-то политического соперника; третьи ставили под сомнение сам институт Палаты, возмущаясь тем, как вообще можно доверять ее членам, если один из них был казнен в Квадрате. Высказывалась и такая точка зрения, что на самом деле это было самоубийство, причем не Стефани Джефферсон, а Кравица, который убил сначала жену, оказавшуюся девушкой с гнильцой, а затем и себя, намеренно попав в легендарное кресло с фиксаторами. К слову, больше всего сторонников было именно у последней теории, ведь истории и криминологии известно предостаточное количество случаев, когда супруг опускался до убийства второй половины, а потом и сам накладывал на себя руки.