Глубокой ночью нам, родителям, полиция вернула детей, и я повезла своего ребенка домой. Лея находилась в шоке, но в ней я легко узнала ту свою дочь, какой Лея была всегда. Мне хотелось обнять ее, прижать к себе и долго-долго целовать и плакать. Каких усилий мне стоило справиться с этим желанием! На полпути я развернулась и поехала к себе на работу. Лея поняла это, только когда левипод прошел сквозь парковочный терминал медицинского лаунжа. Я грубо схватила ее за руку, стащила с сиденья и поволокла к себе. «Мам?» — испуганно сказала она, но от меня не последовало никакой реакции. «Мам, мне больно!» — захныкала Лея. Я молчала.

Не отпуская ее руки, я включила нижний свет в коридоре и подошла к дверям секционной. Лея была напугана. Войдя внутрь и врубив основное освещение прозекторской на полную, я подтолкнула дочь к холодильному модулю и коснулась сенсора капсулы N 4. Дверца открылась, и из капсулы на пластине из мультистекла выехал труп пожилого мужчины, совершившего нелегальный суицид. Один его глаз был закрыт, второй чуть приоткрыт, и из-под века виднелся мутный зрачок. «Красиво?» — сквозь зубы спросила я дочь. Она плакала. Затем я открыла капсулу N 2 — там было тело молодой девушки, пролежавшее в ванне, по моим предварительным оценкам, не менее двух суток. «Красиво? — крикнула я дочери, приподняв сморщенную руку трупа, кожа на которой была похожа на резиновую перчатку. — Это называется мацерация». Лея ревела. «Где тут ты видишь красивое гладкое бледное лицо, как на ваших идиотских рисунках? Где у этой девушки прическа? А запах? Чувствуешь? Вкусно пахнет? Это парфюм? Нет! Это следы гнилостных газов!»

Я подошла к капсуле N 1. На ней высвечивалось время загрузки — 22:58. Я знала, кто там. И открыла ее. У меня не получилось долго смотреть на него. Единственный мужчина, которого я любила, лежал у меня в холодильной капсуле в ожидании утра, когда придет мой коллега и спокойно и безучастно исследует его труп.

— Он умер из-за тебя.

— Мамочка… — всхлипывала Лея.

— Я не говорила тебе… Это был человек, которого я очень любила. Очень сильно любила. А теперь его нет.

Лея бросилась ко мне, обняла и заскулила. Я рыдала вместе с ней. Конечно же, я понимала, что прямой вины Леи нет. Конечно же, я понимала, что если бы он сейчас был жив, а на его месте лежала моя дочь, то это, возможно, было последнее, что я увидела бы в своей жизни. И конечно же, я отдавала себе отчет в том, что Лее всего одиннадцать.

Через месяц Лея оклемалась, а через полгода от ее былого состояния не осталось и следа. Когда я сейчас смотрю на свою взрослую дочь, мне не верится, что почти 10 лет назад этого разумного чудесного человека так накрыло… И порой кажется, что Лея не помнит произошедшего — ее психика будто стерла тот день из памяти.

Мою кандидатуру на пост высокого судьи номинировал Глава Палаты, господин Сакда Нок. Члены Палаты не объясняют мотивов своего голосования, но я уверена, что ни у кого из них не было сомнений: ценность жизни хорошо мне известна и в силу профессии, и в силу изложенных мной печальных событий.

Да, Кравиц… Господин Кравиц… Мое общение с ним ограничивалось Собраниями Палаты, на которых назначались высокие судьи. Первый раз я увидела его, когда назначали меня. Ни к нему, ни к его делам, ни к чему, что с ним связано, я не имела совершенно никакого отношения».

— Госпожа Видау, — сказал Арманду, когда Валерия закончила и пригубила воды, — у вас были основания желать ему смерти или оправдания?

— Конечно же, нет, — послышался ответ.

— Что и следовало доказать, — тихо сказал капитан, а потом добавил уже громче. — Ну, что я могу сказать… Отлично!

— Это моя оценка за экзамен? — покосилась на него Валерия.

— Именно так! — улыбнулся он в ответ.

Валерия была расстроена. Видимо, она редко вспоминала эту историю. А может, вообще не вспоминала.

— Госпожа Видау, а можно вопрос? — вдруг послышался голос Лукаса, который, не дожидаясь реакции, продолжил: — Когда вы еще находились замужем за Заком Экманом, он уже был знаком с Тимом Кравицем?

— Хороший вопрос, Лукас, — снисходительно ответила Валерия. — Предположу, что был.

— А общались ли вы со своим бывшим супругом после того, как Кравица задержали?

— Общалась, кажется. А ты считаешь, что это имеет значение? — скептическим тоном спросила Валерия.

— Я лишь хочу понять, могло ли дело против Кравица коснуться бизнеса вашего бывшего мужа. Ну и ваших доходов, если муж обязан был вам что-то выплачивать после развода.

— Лукас, друг мой, — с плохо скрываемым недовольством ответила Валерия, — я не знаю, насколько Зак Экман состоятельный человек. Предположу, что небедный. Но у вашей покорной слуги на счету несколько миллионов долларов. Ты, надеюсь, в курсе, что годовое содержание одного высокого судьи составляет пять миллионов? А я еще работаю на двух работах. Неужели ты думаешь, что банкротство или, напротив, денежный дождь, обрушившийся на Зака, могут как-то повлиять на мою жизнь? Мы очень давно с ним чужие люди без каких-либо взаимных обязательств — как моральных, так и финансовых.

— Спасибо, ясно, — немного смущаясь, сказал Лукас, стараясь не смотреть на профессора.

— Госпожа Видау, — вмешался Тоцци, — не имею права больше держать вас здесь. Разрешите поблагодарить за уделенное время!

— Вот уж чего не стоит, так это благодарностей, — фыркнула Валерия. — Главное, разберитесь в том, что произошло.

Профессор попрощалась с детективами и покинула переговорную комнату, а Лукас и Арманду остались сидеть на своих местах, не говоря друг другу ни слова и раздумывая над рассказом Валерии.

«Привет, Мечтатель! — увидел Лукас сообщение на испанском от своей соперницы, когда после долгого перерыва зашел в игру. — Куда пропал? Как поживаешь?»

«Привет, Грешница! Я в порядке, спасибо. Было много работы. Как ты себя чувствуешь? И устроилась ли ты в гостиницу?»

«Спасибо, что спрашиваешь обо мне. Меня взяли на работу. Но я не смогу ходить туда, потому что мой лечащий врач сказал, что мне надо ложиться в больницу».

«Почему? Что-то не так?»

«Он говорит, что в моей крови слишком много лейкозных клеток, и что здоровые клетки быстро погибают из-за них и не успевают созревать».

«Боже! Но ведь это можно остановить?»

«Мой врач говорит, что можно. Но проблема в том, что из-за большой задержки с началом лечения лейкозные клетки научились блокировать что-то там и стали невосприимчивы к терапии».

«Грешница, я уверен, что все будет в порядке! От лейкоза все выздоравливают!»

«Спасибо, мой дорогой Мечтатель! Как насчет того, чтобы сыграть еще одну партию?»

Прокурор вызвал к себе детективов, чтобы проанализировать ход дела.

— Я так понимаю, что на сегодняшний день основная версия нежизнеспособна? — спросил прокурор капитана.

— Исходя из того, что мы пока услышали, — Арманду почесал нос и сделал паузу, оттягивая ответ, — ни один из высоких судей не считает, что у него были основания относиться к Кравицу с предубеждением.

— Остался только Винсент Перре?

— Да, господин Брасио. Мы успели поговорить с Тарьей Экман, Филиппом Мартинезом, Валерией Видау и Икуми Мурао. С последней разговор длился от силы минут пять, потому что ничего нового в дополнение к тому, о чем говорилось в день ее назначения, она не сказала.

— Какие еще версии в работе?

— Мы постоянно контактируем с Маленой Миллер, и на основании ее мнения прорабатываем версию о ненадлежащим качестве крови высоких судей и об ошибочной ДНК Стефани Джефферсон.

— И как успехи? — спросил прокурор, зная, что услышит в ответ.

— Да пока никаких, — вздохнул Тоцци.

— Если после беседы с Перре ничего не всплывет на поверхность, я склонен закрыть это дело. Мы занимаемся следствием, а не химией всякой. Если у них с ядром проблемы, мы тут ни при чем. Вы свободны.

Арманду и Лукас неспешно шли к левиподу и молчали. Наконец Арманду спросил: